очень нудно 
244 
Жемчужинки засверкали на свету, а потом парик начал сморщиваться, вмиг охваченный крохотными язычками пламени, и стал с треском сужаться, как рот, защипленный с двух сторон. Черная тафта ярко полыхнула под ним.
– Зачем ты сжигаешь все это? – услышал Карло собственный голос. И снова облизал губы. Фляжка была пуста, бокал был пуст…
Никогда прежде не испытывал он ничего подобного. Он понимал, что должен что-то сказать, понимал, что должен начать говорить, должен найти способ отсрочить это, чтобы его люди успели его найти… Но не мог стряхнуть с себя этот ужас.
– Меня заставили, – прошептал он так тихо, что только сам мог себя услышать. – Меня до этого довели! До всего этого! И я получил все это за такую огромную цену! Но стоило ли это того? Стоило ли? – Он тряс головой, и его слова не предназначались для Тонио. Он говорил это себе самому.
Но Тонио услышал.
В руке у него была кочерга. Ее раскаленный конец светился в темноте. Медленной, кошачьей походкой Тонио приблизился к Карло, держа в руке кочергу.
– Но вы забыли еще об одном, отец, – сказал он, и его голос был таким спокойным и холодным, будто он просто беседовал с приятелем. – Вы рассказали мне о жене, которая вас разочаровала, о правительстве, которое высасывает из вас все соки и подавляет вас, о соперниках, которые вас преследуют, о моей двоюродной сестре, которая вас все время обвиняет, вы рассказали мне о многом из того, что мучает вас и делает ваше существование сплошным страданием. Но до сих пор вы ничего не рассказали мне о ваших сыновьях!
– Моих сыновьях… – Карло прищурился.
– Ваших сыновьях, – прошептал Тонио. – О юных Трески, моих братьях. Они-то чем виноваты, отец? Они ведь еще сущие младенцы! Так чем же они терзают вас, в чем их несправедливость по отношению к вам? Они пробуждают вас по ночам своим плачем? Крадут у вас столь заслуженное время сна?
Карло издал какой-то неопределенный звук.
– Ну же, отец! – мягко, сквозь зубы произнес Тонио. – Ведь наверняка, если все остальное – лишь обязательства и тяжелая, нудная работа, наверняка они стоят того, отец, раз четыре года назад вы так резко сломали течение моей жизни!
Карло смотрел перед собой. Неуверенно покачал головой, потом подтянулся, приподнял плечи, вдавил ступни в пол.
– Мои сыновья… – сказал он, – мои сыновья… Да мои сыновья вырастут, отыщут тебя и убьют за это! – закричал он.
– Нет, отец. – Тонио повернулся и небрежным жестом кинул кочергу в огонь. – Ваши сыновья никогда не узнают, что с вами случилось, – прошептал он. – Если вы здесь умрете.
– Это гнусная ложь! Они вырастут, желая твоей смерти, они будут жить ради того дня, когда…
– Нет, отец. Их воспитают Лизани, и они никогда и почти ничего не узнают ни об одном из нас, ни о нашей старой распре.
– Ложь, ложь, мои люди никогда не оставят…
– Да ваши люди сбегут из этого города, как крысы, как только узнают, что не смогли защитить вас.
– Государственные инквизиторы разыщут тебя и…
– Если бы они знали, что я здесь, они бы уже меня арестовали, – спокойно ответил Тонио. – А множество людей видели, как вы покинули площадь в компании шлюхи.
Карло пытался испепелить его взглядом, не будучи в силах что-либо сказать.
– Да никто не узнает, что с вами случилось, отец, – вздохнул Тонио, – если вы здесь умрете.
Повернувшись, он пересек комнату – для чего ему понадобилось лишь несколько шагов – и открыл покрытый темным лаком армуар.
Словно окаменев, Карло наблюдал за тем, как легкими, изящными движениями Тонио вытащил из шкафа поношенный сюртук и надел его, потом прицепил на бок шпагу и накинул на плечи плащ, завязав его на шее. Глубокие складки черной шерсти упали на пол.
Длинные пальцы накинули на голову капюшон, и в темном треугольнике забелело лицо Тонио.
Карло рванулся. Его била судорога. Стиснув от усилия зубы, он всем своим весом попытался сдвинуть стул назад. Но стул не шевельнулся.
Фигура приближалась. Черный плащ развевался в том же жутковатом ритме, что и юбки тогда на площади. Тонио глянул на остатки ужина и вытащил из птицы нож с длинной костяной ручкой.
Глаза Карло, полные слез ярости, не моргали. Нет, еще не все кончено. Нет, еще не конец. Если бы хоть на минуту он подумал, что это конец, он был начал кричать как безумный, ибо это не могло так кончиться, это не могло кончиться так же несправедливо, так же несправедливо! И в его сознании билась лишь ненависть к Тонио, ненависть и ужасное сожаление, что он не убил его давным-давно.
244 
