236 
— Обычно его предсказания всегда сбываются, — с дрожью в голосе сказал Луций. — Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
— Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
— Когда? Кто? — нетерпеливо спросил Цицерон.
— В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я — человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
— И никаких имен? — спросил Цицерон.
— Никаких.
— Я загляну к Бруту, — сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
— Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? — спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.
— Ах об этом! — недовольно отреагировал Брут.
— Значит, что-то есть? — встрепенулся Цицерон.
— Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
— А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
— Да, печально, — согласился Брут.
— Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.
— А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
— Я? — ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. — Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
— Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!
— Войти в палату, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! — звенящим голосом заявил Цицерон.
Наступила короткая неловкая пауза.
— Ты пробудешь в Риме до ид? — спросил Брут.
— Определенно. — Цицерон деликатно кашлянул. — Как здоровье Порции?
— Не очень.
— А твоя мать, надеюсь, здорова?
— О, она несокрушима. Но сейчас ее нет. Тертулла ждет ребенка, и она посчитала, что сельский воздух ей будет полезен. Поэтому они укатили в Тускул.
Цицерон ушел, убежденный, что его одурачили, хотя и не понял, как и зачем.
На Форуме он встретил Марка Антония, поглощенного разговором с Гаем Требонием. На какой-то момент ему показалось, что они не хотят его замечать, но потом Требоний заулыбался.
— Цицерон, мы рады видеть тебя! Надеюсь, ты побудешь в Риме?
Антоний есть Антоний. Он просто буркнул что-то, небрежно махнул рукой Требонию и направился на Карины.
— Как я ненавижу этого человека! — воскликнул Цицерон.
— Он больше лает, чем кусает, — успокоил его Требоний. — Вся беда в размере его мужского достоинства. Трудно считать себя обычным человеком, если у тебя такой… божий дар.
Общеизвестный ханжа Цицерон покраснел.
— Позор! — крикнул он. — Абсолютный позор!
— Ты имеешь в виду Луперкалии?
— Конечно Луперкалии! Демонстрировать такое!..
Требоний пожал плечами.
— Но это Антоний.
— И предлагать Цезарю диадему?
— Я думаю, к обоюдному удовольствию. Это, видимо, сговор. Дурацкая выходка дала возможность Цезарю не только публично отказаться от диадемы, но и зафиксировать это на бронзе. Мне сказали, что эту таблицу с латинским и греческим текстами прикрепят к его новой ростре.
Цицерон увидел Аттика, простился с Требонием и поспешил прочь.
Сделано, подумал Требоний, радуясь, что отделался от любопытствующего болтуна. Антоний знает, когда и где, а остальным пока рано.
236 
