42 
В Антиохии нас нагнал новый слух: будто бы сын Фарнака Асандер, оставленный править в Киммерии, провозгласил себя царем, объявив, что отец его теперь не монарх, а изгнанник. Посему может случиться, что тебе с твоим Кальвином выпадет передышка, если Фарнак вернется в Киммерию, чтобы свергнуть неблагодарного сынка.
С нетерпением жду ответа и всегда к твоим услугам.
Наконец-то избавление!
Цезарь сжег письмо, потом велел Требонию написать новое, будто бы от Митридата Пергамского. Его содержание должно было заставить александрийцев покинуть город для непродолжительной военной акции в Дельте Нила. Но сначала письму следовало сторонним путем попасть во дворец, к Арсиное, причем таким образом, чтобы той стало ясно, что Цезарь его еще не читал и ничего не знает о приближающемся подкреплении. Фальшивое письмо запечатали монетой с изображением Митридата Пергамского, позволив агентам хитрой царевны перехватить его на пути к генералу. Не прошло и часа, как Арсиноя вместе с письмом покинула дворец. А через два дня царь Птолемей, его армия и все македонцы Александрии тайно погрузились на корабли и взяли курс на восток, к Дельте. Город, лишенный своих лидеров, больше не мог сражаться.
Цезарь еще не совсем поправился, хотя и отказывался это признать. Видя, как он надевает доспехи, Клеопатра заволновалась.
— Разве ты не можешь послать Руфрия вместо себя? — спросила она.
— Наверное, мог бы, но чтобы навсегда сломить Александрию и привести ее в чувство, я обязан лично быть там.
Усилия, потраченные на возню с облачением, бросили его в пот.
— Тогда возьми с собой Хапд-эфане, — взмолилась Клеопатра.
Доспехи были надеты. Цезарь сумел справиться с этим без посторонней помощи, у него даже лицо чуть порозовело. Взгляд, который он бросил на Клеопатру, снова стал взглядом Цезаря, от которого ничто не могло ускользнуть.
— Ты напрасно беспокоишься.
Он поцеловал ее. Его дыхание было несвежим, кислым.
Две когорты солдат, оправлявшихся от ранений, остались охранять Царский квартал. Цезарь, прихватив с собой три тысячи двести бойцов из шестого, тридцать седьмого и двадцать седьмого легионов, а также всю кавалерию, покинул Александрию и направился к Дельте, избрав маршрут, который Клеопатра сочла слишком кружным. Вместо того чтобы привольно шагать по берегу судоходного канала, он взял южнее и пошел вдоль озера Мареотида, оставляя его по левую руку от себя. К тому времени как он повернул к Канопскому рукаву Нила, озеро уже скрылось из глаз.
Срочный его курьер, намного опережая армию царя Птолемея, галопом понесся в Пелузий с миссией сообщить Митридату Пергамскому, что тот должен стать одним лезвием «ножниц» Цезаря, поднявшись от Пелузия по восточному рукаву Нила вверх, но не входя в саму Дельту. Зажать Птолемея надо на твердой земле.
Дельта Нила, и впрямь имевшая форму греческой буквы «дельта», была по площади больше, чем у любой другой известной реки: сто пятьдесят миль по берегу Нашего моря от Пелузийского до Канопского рукава и свыше ста миль от побережья до раздвоения самого Нила. Река снова и снова разветвлялась на множество водных потоков, больших и малых, образующих семь основных нильских рукавов, впадающих в Наше море и соединенных друг с другом бесчисленными протоками. Поначалу все водные пути Дельты были естественными, но после того как Птолемеи со своим греческим образованием стали править Египтом, они связали рукава Нила тысячами каналов, чтобы каждый кусок земли не был удален от воды более чем на милю. Почему Дельте уделялось такое внимание, когда тысячемильного русла Нила от Элефантины до Мемфиса вполне хватало, чтобы кормить Египет и Александрию? Ответ прост: в Дельте рос библос, папирусный тростник, из которого делали замечательную бумагу. Птолемеи держали мировую монополию на бумагу, и вся прибыль от ее продажи шла в личный кошелек фараона. Бумага была храмом человеческой мысли, и люди не могли обходиться без нее.
По сезону было начало зимы, по римскому календарю шел март, и хотя летнее наводнение уже отступило, у Цезаря не было желания вводить свою армию в лабиринт водных проток, в системе которых он не разбирался так же хорошо, как советники и проводники Птолемея.
Постоянные беседы с Симеоном, Абрахамом и Иошуа за месяцы войны в Александрии дали Цезарю возможность узнать о египетских евреях намного больше, чем знала о них Клеопатра. До его появления она, по-видимому, не считала евреев достойными ее внимания, в то время как Цезарь был очень высокого мнения об интеллекте этих людей, равно как и об их учености и независимости. Он уже размышлял, каким способом превратить евреев в ценных союзников Клеопатры. Зажатая своим воспитанием, считавшая себя исключительной личностью, тем не менее она обладала потенциалом правителя и вполне могла стать таковым, если ему удастся вбить в ее голову основные принципы управления. Он был рад, когда она с легкостью согласилась дать евреям и метикам александрийское гражданство. Неплохо для начала.
42 
