257 
— В таком случае забираю свое предложение назад. Ты прав. Рим в наступающем году как-нибудь перебьется. Приятно будет через год видеть консулами родственников. Гармония в управлении — чудесная вещь. А ты будешь главенствовать над Квинтом Помпеем столь же просто, как он будет принимать твое главенство.
— Я тоже так думаю, принцепс Сената. Луций Юлий даст мне небольшой отпуск на время выборов, поскольку он намерен свернуть военные действия, чтобы самому вернуться в Рим. Я думаю выдать свою дочь за сына Квинта Помпея в декабре этого года, хотя ей не исполнится еще шестнадцати лет. Она с нетерпением ожидает этого, — вежливо лгал Сулла, превосходно зная, что юная Корнелия Сулла — совершенно нерасположенное к браку дитя. Но он верил в Фортуну.
Когда спустя два часа Луций Корнелий Сулла вернулся домой, Элия встретила его известием о том, что Корнелия Сулла пыталась бежать из дома.
— К счастью, ее служанка так перепугалась, что не могла не сообщить об этом мне, — мрачно закончила Элия. Она нежно любила свою падчерицу и хотела, чтобы та вышла замуж по любви — за Мария-младшего.
— И что же она собиралась делать, блуждая по сельской местности, охваченной войной? — осведомился Сулла.
— Понятия не имею, Луций Корнелий. Я думаю, что она тоже. Предполагаю, что это был порыв души.
— В таком случае чем раньше она выйдет замуж за Квинта Помпея-младшего, тем лучше, — сурово молвил Сулла. — Я хочу ее видеть.
— Здесь, в твоем кабинете?
— Здесь, Элия. В моем кабинете.
Понимая, что муж не оценил ее — не оценил ее сочувствия к падчерице, Элия посмотрела на своего супруга со смешанным чувством страха и сожаления.
— Прошу тебя, Луций Корнелий, попытайся не быть с ней слишком строгим!
На эту просьбу Сулла не обратил внимания — он попросту повернулся к жене спиной.
Привели Корнелию Суллу. Она выглядела как пленница, стоя между двумя рабами.
— Можете идти, — отрывисто бросил отец ее охранникам и холодным взглядом посмотрел в непокорное лицо дочери.
Изысканная красота: белоснежная кожа, золотые волосы отца и очарование ее покойной матери. Разве только глаза у нее были свои, очень большие и ярко-голубые.
— Что же ты собираешься сказать в свою защиту, девочка?
— Я готова, отец. Можешь бить меня, пока не убьешь, — мне все равно! Потому что я не выйду за Квинта Помпея, и ты не сможешь заставить меня!
— Если я велю привязать тебя и всыпать тебе как следует, моя девочка, ты выйдешь за Квинта Помпея, — проговорил Сулла тем мягким тоном, который предшествовал у него взрыву неистовой ярости.
Но несмотря на все ее слезы и вспышки раздражения, она была в большей степени ребенком Суллы, чем Юлиллы. Корнелия крепко уперлась ногами в пол, словно ожидая ужасного удара, и сапфировые огоньки вспыхнули в ее огромных глазах.
— Я не выйду за Квинта Помпея!
— Клянусь всеми богами, Корнелия, выйдешь!
— Не выйду!
Обычно такое демонстративное неповиновение могло вызвать у Суллы неудержимое бешенство, но сейчас — может быть, потому, что он увидел в ее лице что-то от своего умершего сына, — он не смог рассердиться по-настоящему. Сулла только зловеще засопел носом.
— Дочка, ты знаешь, кто такая Пиета? — спросил он.
— Конечно, знаю, — осторожно ответила Корнелия Сулла. — Это Долг.
— Ответь подробнее, Корнелия.
— Это богиня обязанностей.
— Каких обязанностей?
— Всяких.
— Включая и обязанности детей перед их родителями, не так ли? — поинтересовался Сулла сладким голосом.
— Да, — сказала Корнелия Сулла.
— Непокорность по отношению к pater familias — это ужасная вещь, Корнелия. Это не только оскорбление Пиеты. Согласно закону ты должна повиноваться главе твоей семьи. Я — pater familias, — сурово произнес Сулла.
— Самая первая обязанность у меня — перед самой собой, — заявила она героически.
— Это не так, дочка. — Губы Суллы задрожали. — Первая твоя обязанность — повиноваться мне. Ты в моих руках.
— Пусть даже я в твоих руках, отец, но себя я не предам!
Губы его перестали трястись; Сулла разразился громким хохотом.
— О, пойди прочь! — сказал он и, все еще смеясь, крикнул ей вслед: — Ты выполнишь свою обязанность, или я продам тебя в рабство! Я сделаю это, и ничто не остановит меня!
— Я и так уже рабыня! — донеслось до него.
Боги, какого солдата она могла бы произвести на свет! Когда его веселье улеглось, Сулла сел за стол и принялся за письмо жителю города Смирны Публию Рутилию Руфу.
257 
