288 
Официально утвержденные городским претором, обязанности этой коллегии включали в себя заботу о городском перекрестке снаружи здания — от подметания и очистки территории до ухода за должным образом почитавшимся алтарем, посвященным Ларам перекрестка, от присмотра за Большим фонтаном, который непрерывно изливался в древний бассейн, снабжая водой округу, до проведения празднеств. В братство входили самые разнообразные представители местных жителей мужского пола, от второго класса до неимущих, от иноземцев — таких, как евреи и сирийцы, — до греческих вольноотпущенников и рабов. Второй и третий классы, однако, участвовали в деятельности коллегии лишь пожертвованиями, достаточно щедрыми, чтобы избежать личного присутствия. Посетителями на удивление чистой таверны были преимущественно работники, которые проводили свободное время за беседой и дешевым вином. Каждый работник — свободный или раб — имел выходной один раз в восемь дней, хотя и не в один и тот же раз и навсегда определенный день недели; свободным считался восьмой день с начала работы. Поэтому количество посетителей в разные дни было различным. Но когда Луций Декумий объявлял, что необходимо сделать то или это, всякий из присутствующих оставлял свое вино и подчинялся приказам смотрителя.
Братство под эгидой Луция Декумия занималось и иной деятельностью, несколько отличавшейся от уборки перекрестка. Когда дядя и одновременно отчим Аврелии, Марк Аврелий Котта, купил для молодой женщины инсулу, что означало выгодное вложение ее приданого, эта достойная уважения матрона вскоре обнаружила, что в ее владениях обитает некоторое количество вымогателей, которые получают деньги с местных торговцев и лавочников, навязав тем «защиту от возможного насилия». Аврелия скоро положила этому конец. Точнее сказать, Луций Декумий и его братья перенесли свою деятельность в другие районы, и их жертвы никогда больше не появлялись в окрестностях дома Аврелии.
Примерно в то же самое время, когда Аврелия приобрела свою инсулу, Луций Декумий подыскал себе дополнительное занятие, которое отнюдь не претило его натуре и недурно пополняло его кошелек: он стал наемным убийцей. Хотя об этих его тайных делах ходили только слухи, те, кто знали Луция Декумия, безусловно верили в то, что он причастен ко многим смертям в политических и торговых кругах — как в самом Риме, так и за его пределами. То, что никто даже не решался беспокоить смотрителя перекрестка, не говоря уж о том, чтобы задержать его, было следствием его ловкости и смелости. Он никогда не оставлял улик; И тем не менее характер его прибыльного занятия был известен в Субуре всем и каждому; как выражался сам Луций Декумий, если никто не знает, что ты убийца, никто не предложит тебе работу. Свое участие в иных делах он решительно отрицал, и в этом тоже ему безусловно верили. Слышали, например, как он говорил про убийство Азелиона: это было делом рук неумелого любителя, который подверг Рим опасности, убив авгура при исполнении его обязанностей и в священном облачении. И хотя Луций Декумий считал, что Метелл Нумидийский Свинка был, несомненно, отравлен, он во всеуслышание объявлял яд женским орудием, недостойным внимания такого профессионала, каким являлся Луций Декумий.
Луций Декумий влюбился в Аврелию с первого взгляда. Его любовь не была ни плотской, ни романтической. Он настаивал, что то было инстинктивное признание в ней родственной души: эта знатная матрона оказалась такой же решительной, храброй и умной, как и он сам. Аврелия сделалась предметом его забот. Все ее дети находили убежище под крылом опытного стервятника. Луций Декумий боготворил юного Цезаря и любил его, по правде говоря, больше, чем собственных двух сыновей, которые уже были почти взрослыми мужчинами и проходили учебу в братстве перекрестка. В течение многих лет он охранял мальчика, часами составлял ему компанию, давая ему до странности честные оценки того мира, который их окружал, и населявших этот мир людей; рассказывал, как работает его агентство по вымогательствам и как действует хороший убийца. Не нашлось бы ничего, что касалось бы Луция Декумия и не было известно юному Цезарю. И не было ничего, что было бы юному Цезарю непонятно. Каждому свое: молодому патрицию — одно, римлянину четвертого класса, который был смотрителем перекрестка, — другое. Но это не мешало им быть друзьями. Они относились друг к другу, пожалуй, с любовью.
288 
