... 
381 
По сенату прокатился приглушенный гул голосов. Новые сенаторы переговаривались со старыми. Они были испуганы и негодовали на Цинну. Ох, почему же этот новый консул не оставил все свои позы и амбиции за стенами Сената? Разве им всем не ясно, как отчаянно нуждается Рим в мире и стабильности?
— Тихо! — сказал Сулла — только один раз, да и то негромко.
Но как только он метнул на сенаторов свой знаменитый взгляд, тишина воцарилась немедленно.
— Могу я сказать, старший консул? — спросил Катул Цезарь.
Он вспомнил, что после того, как сам он последний раз видел подобный взгляд Суллы, последовало отступление из Тридента.
— Говори, Квинт Лутаций.
— Прежде всего, я хотел бы кое-что прояснить относительно Луция Цинны, — холодно сказал Катул Цезарь. — Думаю, он дурно воспитан. Я сожалею о его избрании на эту должность, поскольку не верю, что он способен быть достойным ее. Луций Цинна может иметь внушительный послужной список военного, но его политические способности, его управленческие идеи ничтожны. Когда он был городским претором, то не предпринял ни одну из тех мер, которые следовало бы предпринять. Пока оба консула находились на полях боевых действий, Луций Цинна даже не попытался избавить город от ужасных экономических потерь — а ведь власти Рима фактически поручили ему это. Если бы он тогда выполнил свой долг, Рим не оказался бы сейчас в столь ужасном положении. И что же? Урок не усвоен! Сегодня мы имеем Луция Цинну, новоизбранного консула, отказывающегося дать обещание наиболее разумному и способному человеку, который попросил его об этом в истинном духе Сената.
— Ты не сказал ни единого слова, которое бы изменило мою точку зрения. Квинт Лутаций Сервилий, — грубо ответил Цинна, называя Катула Цезаря словом, одно из значений которого было «раболепный».
— Знаю, — отозвался Катул Цезарь надменно, — более того, я твердо убежден, что ни один из нас не сможет сказать ничего, что повлияло бы на твою точку зрения. Твой разум закрыт для любых доводов. Так же как и твой кошелек, в котором прячутся деньги Гая Мария, полученные тобой за то, чтобы ты обелил репутацию его сына-убийцы!
Цинна покраснел. Он ненавидел эту свою особенность — она выдавала его, — но ничего не мог с собой поделать.
— В любом случае существует только один способ, каким мы, отцы Сената, сможем убедить Луция Цинну поддерживать те меры нашего старшего консула, которые он предпринял с такой заботливостью, — вновь заговорил Катул Цезарь. — Я предлагаю, чтобы торжественную и обязательную клятву дали оба — Гней Октавий и Луций Цинна. Пусть поклянутся поддерживать нашу нынешнюю правительственную систему в том виде, как она была установлена Луцием Суллой.
— Я согласен, — сказал Сцевола, великий понтифик.
— И я, — сказал Флакк, принцепс Сената.
— И я, — сказал Антоний Оратор.
— И я, — сказал цензор Луций Цезарь.
— И я, — сказал цензор Красс.
— И я, — сказал Публий Сервилий Ватия.
— И я, — сказал наконец Луций Корнелий Сулла, поворачиваясь к Сцеволе. — Великий понтифик, ты приведешь к присяге новоизбранных консулов?
— Да.
— Я дам эту клятву, — громко произнес Цинна, — если увижу, что Сенат проголосовал за нее подавляющим большинством.
— Давайте разделимся, — мгновенно отозвался Сулла. — Те, кто за эту клятву, пожалуйста, встаньте от меня справа, те, кто против, — слева.
Всего несколько сенаторов оказались слева от Суллы, и первым из них был Квинт Серторий. Его мускулистая фигура казалась воплощенным гневом.
— Сенат разделился и наглядно выразил свои желания, — сказал Сулла с совершенно бесстрастным лицом. — Квинт Муций, великий понтифик, как ты будешь приводить их к присяге?
— По закону, — быстро ответил Сцевола, — сначала весь Сенат отправится вместе со мной в храм Юпитера Наилучшего Величайшего, где фламин Юпитера и я принесем жертву верховному богу. Это будет двухлетняя овца.
— Замечательно! — громко воскликнул Серторий. — Готов поспорить, что, когда мы поднимемся на вершину Капитолия, все необходимые для обряда люди и животные уже будут ждать нас.
— После принесения жертвы, — продолжал Сцевола как ни в чем не бывало, — я попрошу Луция Домиция, сына последнего великого понтифика, сделать предсказание по печени жертвы. Затем я поведу Сенат в храм Семо Санка Дия Фидия, бога нерушимых клятв и пророческой доброй веры. Там, под открытым небом, — как это предписывается обрядом для всех приносящих клятву — я потребую, чтобы новоизбранные консулы поддерживали законы Корнелия.
381 
