— Как жизнь? — спросил я.
— Занят по горло. А как у тебя дела?
— Никак. На работе — сплошной столбняк. И никого я до сих пор не трахнул, если ты это имеешь в виду.
— А ты не попробовал еще раз с этой ушастой малюткой?
— Джитой? Да, пробовал. И она снова не захотела.
— Сучка. Почему, черт побери? Что она из себя строит?
— Кажется, теперь я знаю почему. Она такая толстая, что позабыла, как сама же меня трахала.
— Чертово отродье. Как тебе кажется, почему они не хотят?
— Куда собрался?
— В город, к Торке, — ответил Грегори.
— Приятного времяпрепровождения. Пожалуй, стоило бы мне стать педиком, как ты.
— Благодарю. Останешься дома?
— Да, я…
Но он взял свой плащ и помахал мне.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Я остался дома. До десяти пил виски, поужинал ветчиной и холодной фасолью из банки, потом долго отмокал в ванне и пошел спать. Горячие, будоражащие сны, полные желания и отчаяния, короткий период бодрствования между пятью и шестью, снова сон и что-то еще, произошедшее со мной в постели, пока я курил свою первую утреннюю сигарету, как если бы тело, которым я пренебрегал, снова пробуждалось к жизни.
В этот день я опять пригласил ее в паб, и она согласилась.
Другая, действительно остроумная уловка, к которой я прибег, состояла в следующем: посредством серии намеков, ненавязчивого лицедейства, двусмысленностей, умолчаний, уверток и лжи мне удалось внушить Джен впечатление, будто я трахаю, или привык трахать, или по крайней мере определенно трахнул Урсулу! Я понимаю, что подобное заявление спорно, однако я всегда придерживался той точки зрения, что, во-первых, вернейшей гарантией сексуального успеха служит сексуальный успех (первое невозможно без второго, а второе без первого) и, во-вторых, что личина сексуального успеха лишь слабо отличима от сексуального успеха как такового. (В-третьих, я и без того настолько замудохан, что это не может причинить мне особого вреда. Сексуальным успехом у женщин я не пользуюсь. Не пользуюсь — и все. Грегори, кстати, тоже. Просто он преуспевает в сексе.) Итак: бездумно прекрасная Джен крутится на своем крутящемся стуле; небрежно опершись на стол рядом с ней, продавец-стажер Теренс Сервис, чьи голубые глаза горят, чьи сильные руки сложены на груди, чьи рыжеватые волосы слегка растрепаны, энергично и без тени снисхождения говорит с цветком секретарского персонала, когда, ровно без четверти час, в комнату входит другая моя девушка, известная по имени Урсула, мой птенчик, чьи любопытные добродушные взгляды я позволяю Джен отметить, пока сам издаю длинное «у-у-у» уголком рта и виновато выпрямляюсь, чтобы представить их (только по именам), и, смущенно извинившись, выплываю вместе с Урс из дверей офиса — купить ей какой-нибудь сытной и питательной еды. (Кстати, это больше, чем сделал в последнее время Грегори. На прошлой неделе они провели вместе крайне томительные полчаса в сэндвич-баре рядом с галереей — он сказал, что не может оставаться дольше, и ему даже пришлось занять у Урсулы шестьдесят пенсов, чтобы расплатиться за ланч. Очень ободряюще. Надо будет разузнать правду насчет его работы.)
Так или иначе, я подозреваю, что уловка с Урсулой благотворно сказалась на юной Джен, которая не один, а даже два раза спрашивала меня о ней (не ревниво, увы, но с почтительным интересом) и несколько раз замечала, что она «действительно очень хорошенькая». (Девушкам всегда нравится, как выглядит Урсула, несомненно потому, что у нее нет сисек.) Я болезненно и с тоской воспринимаю всякое упоминание о ней.
— Да, — сказал я вчера, покусывая длинную складчатую губу, — печально, что мы уже не ладим, как ладили когда-то.
— Жалко, — сказала Джен.
Я взглянул в окно, за которым моросил дождик.
— Да. Но, черт побери, мы по крайней мере остались друзьями.
(Я чувствую себя потрясающе, когда говорю подобные вещи; я чувствую себя исполином. Просто гигантом секса, сравнительно.)
Также бесспорно и то, что стремительно прогрессирующий алкоголизм Джен должен и впредь сослужить мне хорошую службу, должен и впредь оставаться источником подлинной безопасности и бодрости. Боже, сколько эта девушка может выпить! Рядом с ней я чувствую себя фактически трезвенником, а ведь я так напиваюсь, что лезу в драку, падаю, чуть не теряю сознание. Теперь я понял, какая мудрость заключена в, казалось бы, избитом клише: «как воду». Я видел, как во время ланча она выпила три кружки пива и четыре стакана вина, при этом не потеряв работоспособности и оставаясь легкой как пушинка. Она может после работы и глазом не моргнув выпить семь или восемь порций виски с лимонадом и выбежать из паба, как школьница, чтобы успеть на свою электричку. (Слава богу, живет она в Барнете с родителями. Джен — уменьшительное не от Дженис или Дженет, как я думал, а от Джейн — она круче, чем кажется. Некий бздунок по имени Дейв упоминается чаще, чем мне бы хотелось, но всегда в прошедшем или давно прошедшем времени и исключительно в ретроспективных придаточных предложениях.) Конечно, я абсолютно непреклонен в том, чтобы платить за каждую порцию, которую она выпивает в моей компании, — чтобы развить в ней чувство вины за то, что она не спит со мной, — и я подсчитал, что могу водить ее в паб хоть дважды в день на протяжении трех с половиной месяцев, прежде чем разорюсь окончательно. (Между прочим, я очень боюсь разориться. «Банкротство меня не пугает», — говорю я иногда. Но на самом деле пугает, и даже очень. До усрачки.) Однако вряд ли это так затянется. В любом случае это не может настолько затянуться.