Последние отзывы

  48  

Я предложила гостье большой диван в гостиной, но она предпочла матрасик на полу спаленки Эмили и даже, возможно, иногда на нем спала. Иногда. Почти сразу по репликам, ответам на вопросы, общей реакции у меня появились определенные подозрения относительно того, как они проводят свой досуг вдвоем. Не знаю, считали они лесбиянство нормальным, главным или второстепенным, нормы морали все время меняются. Может быть, их объятия объяснялись естественным стремлением к удобству, уюту. Сомнения у меня исчезли после того, как Эмили однажды поделилась со мной, рассказав, сколько положительных эмоций приносит ей тесное общение с «настоящей подругой». Мы с Хуго их не стесняли.

Эмили пыталась нянчиться с Джун, она квохтала вокруг нее, как наседка над цыплятами, все время предлагала что-нибудь съесть. Но Райаны питаются не так, как остальные граждане. Джун отщипывала, отковыривала, пробовала. Уж не знаю, может, и вправду, как утверждала Эмили, наша гостья страдала авитаминозом, но причина недомогания, похоже, все-таки была иная. «Я всегда так ела и чувствовала себя нормально, а сейчас…»

И если бы вы спросили Джун, что для нее означает «это», она бы отреагировала однозначно: «Ну, не зна-а… Хреновато мне чё-то!»

Может быть, стоит представить себе «это» как некий невидимый пар, эманацию вроде влажности воздуха, о которой вы знаете и даже можете измерить, но которую не наблюдаете невооруженным глазом. Не видя водяного пара, вы знаете, что он присутствует в воздухе между вами и деревьями за окном, что он может при дуновении холодного ветра сконденсироваться, превратиться в туман или выпасть в виде осадков. «Это» повсюду, оно в нашей крови, в нашем сознании. Его нельзя определить однажды и навсегда, пригвоздить формулировкой, зафиксировать в неизменном состоянии. «Это» — болезнь, усталость, раздражение, прыщи и фурункулы. «Это» — боль от необходимости беспомощно наблюдать, как четырнадцатилетняя Эмили машет метлой, безнадежно сражается с обезумевшим листопадом. «Это» в отказавшем электроснабжении, в мертвых телефонных линиях, в бродячих бандах людоедов, оно же — «они» и их сумасбродства, оно же — то, что происходит за стеной, и то, что происходит в этом мире, где час следует за часом, жизнь ползет по предписанному пути, по правилам, как в детской игре.

Лето закончилось, и за стеной все стало так же гадко, как и по эту ее сторону. А может быть, я просто лучше разглядела, что там происходит. Раньше я вступала в комнату, в коридор, в проход, видела двери, открывавшиеся в другие объемы, передо мною раскрывались возможности выбора, ограниченные данным местом, поворотом, количеством дверей, а вместе с тем и определенная упорядоченность, и частью этого порядка являлась я сама. Теперь же я вижу несколько комнат сразу сверху и способна воспринимать впечатления столь быстро, что пожираю их мгновенно. Ощущение нового, изумление, ожидание сюрприза — все это исчезло. Помещения сжались чуть ли не до размеров кукольного домика. А беспорядок царит невообразимый. Ощущение такое, что все помещения в доме тщательно и продуманно обставлялись лишь для того, чтобы потом все мгновенно разорить и разрушить. Как будто множество комнат большого дома декорировалось в разных стилях, свойственных разным эпохам, причем произвольно, бессистемно, не так, чтобы показать течение веков и переход одного стиля в другой, смену одной моды следующим капризом. Закончено, осмотрено, одобрено — и разрушено.

Невозможно передать впечатления от разрушений. Может быть, и заходить туда не стоило. Щепки, обрывки, кучи, развалы… Некоторые из комнат превратились в вонючие помойки. Кое-где мебель стоит, как стояла, но отсутствуют потолки, рухнули стены. В центре большой парадной комнаты, обставленной в духе Второй французской империи, на железном листе, брошенном на пол в центре, тлеют угли догоревшего костра, вокруг валяются спальные мешки. У стены котел с вареной картошкой в мундире и дюжина пар сапог. Я знаю, что вот-вот вернутся солдаты, нужно скорее бежать, чтобы не остаться здесь, на ковре, рядом с уже валяющимся на нем окровавленным трупом.

И все же, несмотря на все разрушения, я не могу не ощущать за стеной какую-то смутную надежду, ожидание какого-то избавления. И не зря, ибо как раз когда там господствовал полнейший хаос, когда я почти отчаялась обнаружить что-либо, кроме развала и беспорядка, я вдруг оказалась в чудесном месте. Со всех четырех сторон ограждали участок старые кирпичные стены, небо сияло нездешним светом над цветами, над овощными грядками. Морковь, лук, редиска, помидоры, дыни, ягодные кусты… Свежевскопанные грядки, еще не засеянные, отдыхающие. Все ухоженное, все прополото, полито. Я шагала вдоль грядок, представляя людей, для пропитания которых выращивают все это заботливые руки и щедрое небо. Но впереди меня ждал новый сюрприз. Я обнаружила, что под этим огородом находится еще один. Туда вел наклонный проход, лестница… кажется, каменная. Нижний огород располагался непосредственно под верхним, и это наполнило мою душу ощущением комфорта, надежности, устойчивости. Ведь светом, водой, ветром нижний сад обеспечивался не хуже верхнего. И здесь тоже есть ограда из старого кирпича, по которой вьются ползучие розы, наполняющие воздух ароматом. Такие же грядки, такие же растения, плоды, вдоль забора немного гвоздики и резеды рядом с мятой, луком и чесноком. Цветы старые, измельчавшие, но неповторимо милые, обладающие индивидуальностью. Увидела я и садовника, как раз в тот момент, когда услышала тихое журчанье воды: у ног моих струился ручеек, вбегающий в сад сквозь отверстие в нижней части стены. Садовник следил за распределением воды по канавкам меж грядок. Вглядевшись вдаль, я увидела, где рождается ручей. В пяти-шести милях от сада вздымались снежные горы. Холодная талая вода несла в сад ароматы горных лугов. Садовник повернулся ко мне, и я спросила его о той, чье присутствие так же ощущалось в саду, как и ароматы цветов и трав. Садовник улыбнулся, покачал головой и вернулся к работе. Я глядела вдаль, на равнину, на роскошные сады и добротные каменные дома, понимала, что это нижний мир, что он так же надежен и обилен, как и мир верхний, в который мне надлежало вернуться. Я поднялась в верхний сад, вновь увидела старые кирпичные стены, нагретые склоняющимся к западу солнцем. Я брела между грядок, вслушивалась в жужжание пчел, в птичье щебетание, вдыхала аромат мяты. Сколько пищи дает нам земля! Сады внизу, сады под нижними садами, сады вверху — неисчерпаемое, бесконечное богатство, щедрость…

  48