Особенно,... 
185 
— Полагаю, — сказала Николь (с облегчением, с изумлением, с великодушием, но не до конца избыв из голоса гнев), — полагаю, что ты, после того как навещаешь меня, спешишь к какой-нибудь девчушке, не правда ли, Кит? К какой-нибудь крошке-долбежке. Так ведь, Кит, а?
Кит помалкивал.
— Это хорошо. Я одобряю. Тогда проделывай с нею все то, что хотел бы проделать со мной. Все, что ты будешь проделывать со мной, очень скоро. Держу пари, что будешь! Будешь ведь, Кит, а?
Кит помалкивал.
— Я просто хочу, чтобы ты делал то, что кажется правильным тебе самому, — сказала Николь. После грязного искусства, полагала она, можно подбросить и немного грязной любви — хотя вряд ли это сможет что-нибудь изменить. — Нет, я не собираюсь удерживать тебя, Кит, такого, как ты есть, ни сейчас, ни позже. Вот почему я все это вот так закручиваю. Позже — в особенности. Все девчонки будут к тебе так и льнуть, и кто их за это вправе винить? Но я, Кит, всегда буду тебя будоражить, даже когда стану всего лишь одним из твоих воспоминаний. Тебе не придется давать мне знать, когда состоится великий матч, потому что я буду там, буду ради тебя, Кит. Когда ты будешь метать дротики за «Посольство», сражаясь за первое место, я буду там, среди толпы, приветствуя тебя и подбадривая.
Кит сел на постели, опустив ноги на пол. Отыскивая свои башмаки, он сказал:
— Не за «Посольство». В «Посольстве». Не за него. В нем.
Она нырнула в ванную, чтобы переодеться в джинсы и высокие сапоги для следующего акта. Но прежде всего отвернула все краны, дернула смыв унитаза и зарылась лицом и полотенце, едва не умирая от раздиравшего ее смеха. Когда Кит угрюмо покидал ее квартиру, в дверную щель на него глянуло теплое, застенчивое личико.
— Гай, — сказал Кит, понурив голову. — Что, ты говоришь ему, я здесь делаю? Зачем сюда прихожу? Починяю бачок унитаза? Лежу на кухонном полу, вылизывая вентиляцию?
— …Что-то вроде того, — сказала Николь.
Успех не изменил меня, думал Кит, спускаясь по лестнице. Ни успех, ни признание. Совершенно очевидно, что плоды славы великолепны. Совершенно. Деньги и — и низкопоклонство, типа. Товары и услуги. Я работал как — ну, типа, как собака, чтобы получить эту мою корону. И нипочем не упущу ее в спешке, можно не опасаться. Но ясно, что самое главное состоит в том, что я всегда буду тем же Китом Талантом, каким был всегда. Уж позвольте надеяться…
Кит утер с глаз вновь подступившие слезы и открыл парадную дверь. Этот ходячий набор из бледности, денег, выдуманной боли и хороших зубов, известный под именем Гая Клинча, скармливал монеты автомату парковочного закута. Его блеклая улыбка метнулась в сторону Кита, который стоял на крыльце, широко расставив ноги, и дергал плечом, поправляя ремень своей ворованной сумки для инструментов.
— Доброе утро, — пораженчески сказал Гай.
Но Кит только окинул его остекленевшим взглядом, перешел улицу и уселся в тяжелый «кавалер».
Николь была права. После визита к ней Кит отправился к подружке. Более того, Кит был у подружки и до того, как навестил Николь. Лишь определенные, ничем не отменяемые физические законы мешали ему отправиться к подружке во время пребывания у Николь. Она была права и еще в одном: все девицы так и увивались за Китом — или, по крайней мере, не увиливали с его пути. И Кит работал с ними воистину на износ, с неистовством собаки, бросающейся на тележное колесо, с напором, какого никогда не знал до сих пор. Может, ему в лагер что-то подсыпали? Это вряд ли могло идти ему на пользу (даже Кит в этом не сомневался), и он всерьез опасался за свое мастерство в метании дротиков, не говоря уже о душевном здоровье. Навязчивая потребность, блин. Но эти пташки и сами были не лучше… В самом деле, по всему огромному городу — или по тем закоулкам, дымоходам да канавам, где опрометью пробегал или останавливался, шевеля усами, Кит, вроде словно бы широко распространялась канализационная лихорадка, передаваемая крысами, кишевшими в сточных трубах, у шлюзных ворот и журчащих горгулий. Киту она представлялась едкой и солоноватой, как всегдашний запах мочи на улицах. Конечно, приходилось быть настойчивым; делу, бесспорно, способствовало и то, что у Кита было полным-полно свободного времени. Когда Кит принес Игбале девятый за утро стакан молока, та согласилась еще раз включить телевизор погромче. Заглянув к Петронелле Джонс с набором высокооктановых подарков в честь ее недавнего бракосочетания с работягой с буровой, Кит обнаружил, что одно тянет за собою другое. После ареста Телониуса Кит, как примерный товарищ, наносил регулярные визиты Лилетте (которая всегда была рада его видеть) и ясно осознавал, что это становится его обязанностью (Лилетта для мамочки была совсем неплоха, к тому же сейчас и не беременна, или не очень беременна: десятку деткам, чтобы скрылись минут на двадцать). Становилось так тяжко, что он с трудом мог выкроить пару часов, чтобы под занавес дня расслабиться над несколькими выпивками со своими собратьями из «Черного Креста». Когда он занимался делом — на кровати, на кушетке или на ковре, а то и стоя возле радиатора, — когда он дергался и задыхался, всаживая свое орудие, мысли его, все его скорбные предчувствия были связаны с деньгами, с преображением, с Николь и, впервые в жизни, с его собственной смертью. И было еще одно доказательство — доказательство окончательное, не оставлявшее и тени сомнения — того, что с ним не все ладно. Он бог знает когда забредал домой — после того как целый день занимался бог знает чем бог знает с кем, а потом девять часов подряд упражнялся в метании, закругляя все это у Триш Шёрт, — и ловил себя на том, что трясет Кэт за локоть, будя ее в четыре утра! Спрашивается — а это-то зачем? С Кэт. С Кэт, к телу которой он давно утратил всякий интерес, кроме чисто рефлекторного, пятничного… Это было похоже на то недолгое время посреди ее беременности, когда Кит возбуждался, обнаруживая рядом с собой эту чудную новую толстую курочку, с огромными сиськами и пивным животом. Не знаю, какая муха меня укусила, думал он теперь, прижимая ее дрожащие плечи к кровати. Честно и откровенно — не знаю.
185 
