Особенно,... 
66 
Полагаю, я мог бы попросту все ускорить. Но все, что я знаю наверняка, это последняя сцена. Автомобиль, монтировка, убийца, поджидающий в машине, будущая убиенная, что приближается к нему, цокая каблучками. Я не знаю, как добраться до этой сцены на тупиковой улочке. Закрываю глаза, пытаюсь представить себе ведущую к ней дорогу — как только писатели осмеливаются делать то, что делают? — и вижу один только хаос. По-моему, писательское ремесло неизбежно наносит вред — моральный вред, пока не изученный наукой, — тем, кто им занимается. Даже самым лучшим из них.
Но я знаю, что делать. Спрошу у Николь. Ведь она-то уже располагает планом-конспектом. В такого рода делах она чертовски сильна.
Новостей никаких, но зато уйма слухов. Откуда они, эти слухи, являются? Когда нет новостей, верх отчего-то берет своеобразный скептицизм, но только вывернутый наизнанку.
Астероид Аполлон, вырвавшись из пояса своих собратьев, направляется к нам со скоростью десять миль в секунду. Он так огромен, что, когда и если его передняя кромка врежется в Землю, задняя будет еще пребывать на той высоте, где летают самолеты.
Уникальное взаиморасположение Земли, Луны и Солнца приведет к наводнению, которое накроет целое полушарие. Ожидаются «солнцетрясения», грозы с молниями невероятной силы.
Сверхновая, которая вскоре вспыхнет невдалеке от солнечной системы, пронижет всю планету космическими лучами и приведет к очередному Великому Вымиранию.
Да, и ядерные боеголовки: те еще динозавры.
Болтовня о сверхновой представляется мне образцом слуха. Как можем мы что-то узнать о сверхновой, пока ее не увидим? Ничто, никакая информация не в состоянии достичь нас со скоростью, превышающей скорость света. Там, наверху, установлен предел скорости. По всей вселенной развешаны окаймленные красным ограничительные знаки: 300 000. Не более.
И не надо забывать о Втором Пришествии — его ожидают тоже, причем со спокойной уверенностью. Или — не столь уж спокойной. Бедняки на улицах трясутся и раскачиваются, как похоронные команды. Глаза у них у всех — сущий лед.
— Лучше, Николь, отмените все это, — сказал я (так и чувствовал, что когда-нибудь придется это сказать). — Пока что нет решительно ничего необратимого, во что бы вы ввязались. Забудьте обо всем. Займитесь чем-нибудь другим. Живите себе…
— А правда ведь, забавно, — сказала она, — что в любом сюжете самыми скучными становятся те куски, когда герой колеблется, мнется в нерешительности — мол, а стоит ли делать то, что он собирается сделать? Прервет ли шпион мирное житье-бытье в отставке ради последнего важного задания. Прислушается ли гангстер к увещеваниям жены или все-таки решится на ограбление банка. Это же просто кошмар — жевать подобную тухлятину. Мертвечина, сплошная мертвечина.
— Но разве нерешительность персонажа обязательно такая уж обуза? — сказал я, пытаясь защитить свой отрывок о Гае и его телефонном звонке. — Я вот уверен, что следить за колебаниями героя, когда дело касается секса, очень даже занимательно.
— Да-да, здесь я согласна. Поддастся ли священник искушению очередной Иезавели? Соблазнит ли цыган девственницу? Вот вопросы, заслуживающие вопросительных знаков. Их разрешение само составляет историю. А что до тех вздорных вопросиков, то там даже никакой истории быть не может, пока с ними не покончат.
— Но вы же не в какой-то там истории, — сказал я неловко. — Это же, Николь, не взятое напрокат видео.
— Я всегда чувствовала себя героиней некоей истории, — сказала она, пожимая плечами.
Николь в белом своем халате сидела напротив меня, рядом со столом, на котором стоял телефон. Халат недавно был выстиран, и на этот раз более всего к ней привыкшим, более всего посвященным в ее тайны, более всего пропитанным ее запахами выглядело старое плетеное кресло. Ноги она подогнула под себя. Свернувшись вот таким образом, она провела здесь многие и многие часы своей жизни: углубившись в себя, изнывая от скуки, томясь в ожидании. Но со мной она может расслабиться, отвести душу.
— Гай здесь уже был?
— Нет. Но скоро будет. Через еще один эпизод. Я собираюсь ускорить события. Так сказать, массированная эскалация.
— А так уж вам нужен этот Гай? Может быть, отредактируете его, вымараете вовсе? — Я чувствовал себя обязанным сказать и это тоже. На миг у меня даже возникло опасение, что она может согласиться. Если так, то мне придется иметь дело с крайне мрачным повествованием. Кроме того, я уже отослал Джэнит Слотник первые три главы.
66 
