216 
— После семи лет обучения в католическом пансионате? По-вашему, мы там только и делали, что читали молитвы? — Джастина усмехнулась. — Делать-то мало что делали, но говорено было обо всем.
Мистер и миссис Смит осмотрели свои владения, которые для сиднейской гостиницы тех времен оказались не так уж плохи. Эпоха роскошных отелей «Хилтон» еще не настала. Номер был просторный, с великолепным видом на гавань и Сиднейский мост. Без ванной, разумеется, но, под стать прочей обстановке — мастодонтом в викторианском стиле, — имелся громоздкий мраморный умывальник с кувшином и тазом.
— Ну, а теперь что я должна делать? — спросила Джастина и раздернула занавески. — Красивый вид, правда?
— Красивый. А что делать… ну, конечно, снять с себя лишнее.
— Только лишнее? — ехидно спросила Джастина. Он вздохнул.
— Скинь все! Надо чувствовать другого всей кожей. Быстро, аккуратно, без малейшей застенчивости Джастина разделась, подошла к кровати и раскинулась на ней.
— Так, Артур?
— О Боже милостивый! — выдохнул он, тщательно складывая брюки: жена всегда проверяла, не помяты ли они.
— А что? В чем дело?
— Вот что значит настоящая рыжая девчонка.
— А вы думали, на мне красные перья?
— Перестань острить, детка, сейчас это совсем некстати. — Он втянул живот, повернулся, молодцевато подошел и, пристроясь рядом, принялся умело осыпать короткими поцелуями щеку Джастины, шею, левую грудь. — М-мм, какая ты приятная. — Он обнял ее. — Вот так! Приятно, а?
— Да, пожалуй. Да, очень даже приятно. И наступило молчание, слышались только поцелуи да изредка невнятный шепот. В ногах кровати возвышался старомодный туалетный столик, какой-то эротически настроенный их предшественник наклонил зеркало так, что в нем отражалась арена любовных битв.
— Погаси свет, Артур.
— Нет-нет, моя прелесть! Урок номер один: в любви нет таких поворотов, которые не выносили бы света.
Умело ее подготовив, Артур приступил к главному. Джастина не ощутила особого неудобства — немного больно и никаких таких восторгов, а впрочем, какое-то ласково снисходительное чувство; поверх плеча Артура взгляд ее уперся в зеркало в ногах кровати… Зрелище оказалось презабавное.
Она взглянула раз, другой. Порывисто прижала к губам кулак, закусила костяшки пальцев, как-то захлебнулась стоном.
— Ну-ну, ничего, моя прелесть! Все позади, теперь уже не может быть слишком больно, — шепнул Артур.
Грудь ее судорожно сотрясалась, словно от рыданий; он обнял ее крепче, невнятно забормотал какие-то ласковые слова.
Вдруг Джастина откинула голову, жалобно простонала и закатилась громким, заливистым, неудержимым смехом. И чем бессильней злился растерянный, взбешенный Артур, тем отчаянней она хохотала, хохотала до слез и только слабо показывала пальцем на зеркало в ногах кровати. Все тело ее содрогалось — но, увы, несколько по-иному, чем предвкушал злосчастный Артур.
Во многих отношениях Джастина была гораздо ближе Дэну, чем мать, но то, что оба они чувствовали к матери, оставалось само по себе. Чувство это нисколько не мешало и не противоречило тому, что связывало брата и сестру. То, другое, соединило их очень рано и прочно и с годами только крепло. Когда Мэгги освободилась наконец от работы на выгонах, которая годами не давала ей ни отдыха ни срока, дети уже подросли настолько, что учились писать за кухонным столом миссис Смит, а поддержку и утешение навсегда привыкли находить друг в друге.
Характеры у них были очень разные, но немало общих вкусов и склонностей, а когда они во вкусах расходились, то относились к этому терпимо: чутье подсказывало уважать странности другого и даже ценить несходство, иначе друг с другом стало бы, пожалуй, скучновато. Они отлично изучили друг друга. Для Джастины было естественно осуждать изъяны в других и не замечать их в себе, для Дэна же естественно понимать и прощать чужие изъяны, но беспощадно судить свои. Джастина в себе ощущала непобедимую силу, Дэн себя считал безнадежно слабым.
И каким-то образом из всего этого родилась едва ли не идеальная дружба, та, для которой нет на свете невозможного. Но Джастина была куда разговорчивей, а потому Дэн узнавал про нее и про ее чувства гораздо больше, чем она — про него. В нравственном смысле она была подчас туповата, не признавала ничего святого, и Дэн считал, что должен пробудить в сестре дремлющую совесть. А потому он кротко выслушивал все, что бы она ни говорила, с нежностью и состраданием, которые злили бы Джастину безмерно, подозревай она о них. Но она ничего такого не подозревала; она выкладывала терпеливому слушателю решительно все с тех давних пор, когда малыш только-только научился слушать и что-то понимать.
216 
