Особенно,... 
63 
Когда дедушка прослушал последний краткий выпуск новостей, из которого узнал о происшествии с мясником на Кольмаркт, он попросил бабушку принести ему чаю с ромом. У мясника с Кольмаркт острый глаз на детали. Радио Иоханнесгассе сообщает приметы сумасшедшего в птичьем костюме: он пахнет коньяком и неумело водит такси, на котором мелом на капоте выведено: «Ура Шушнигу!»
Если сам Шушниг и обратил хоть какое-то внимание на местные события, то лишь потому, что у него хватает воображения, чтобы представить, как нацистское агентство новостей подаст этот случай: «Члены тайной большевистской террористической группы, замаскированные под птиц, берут под свой контроль транспортную систему, чтобы помешать избирателям принять участие в заранее подстроенном плебисците Шушнига». Хотя, похоже, местные беспорядки не слишком тревожат Шушнига. У него и так хватает неприятностей, пока он пытается убедить старого президента Микласа в том, что требование Германии относительно Зейсса-Инкварта должно быть отвергнуто. И старый Миклас, так давно бездействующий, хватается за этот случай, чтобы оказать сопротивление.
Возможно, на Шушнига подействовали портреты на стене, когда рано утром он проходил через отделанные темными панелями кабинеты здания администрации канцлера: Мария-Терезия[13], Аэренталь и небольшая деревянная Мадонна в честь убитого Дольфуса — все те, кто принимал решения от имени Австрии, всегда за или против Германии.
Но такие тяжкие мысли не обременяют Зана Гланца. Он птица, и он летит. Он поднимается по Гетегассе и едва не врезается в огибающий Опернринг трамвай. К несчастью, Зан производит слишком много шума, тормозя в последний момент; громкий визг тормозов привлекает внимание нескольких дорожных рабочих, которые дожидаются замены отбойного молотка. Видимо, один из них слышал новости по радио, поскольку надпись «Ура Шушнигу!» на капоте такси кажется ему знакомой. К счастью для Зана, рабочим не удается сдержать возбуждение и подкрасться к такси незамеченными. Вместо этого они поднимают громкий крик и бросаются к машине, так что у Зана хватает времени почувствовать опасность. Он пролетает перекресток на такой скорости, что лишь одному из рабочих удается вскочить на подножку. И если этот рабочий поначалу доволен собой, — он может видеть в окно Зана, — то вряд ли он радуется, когда Зан влетает на Шиллерплац, пугая стаю голубей, которая в ужасе разлетается в разные стороны.
— Кавк! — кричит Зан им, пернатым птицам.
И рабочего охватывает волнение, уж лучше бы он остался дожидаться отбойного молотка вместе с товарищами, а не висел на ручке закрытой дверцы и не бился головой о поднятое стекло; лишь один раз поймал он на себе, и то на мгновение, жуткий взгляд пустых глазниц облаченного в кольчугу орла.
Когда машина огибает Шиллерплац, выезжая через ближайшую арку Академии художеств, рабочий судорожно прижимается к такси и слышит эхо вопля ужаса, в котором не узнает собственного голоса.
Зан Гланц, на какой-то момент оказавшись на открытом пространстве, милосердно снижает скорость, направляясь к последней арке Академии художеств. Он открывает дверцу такси. Не слишком резко — он просто дает ей распахнуться, чтобы столкнуть удивленного рабочего, изо всех сил вцепившегося в ручку дверцы. Завидев приближающуюся арку, рабочий отпускает ручку, и Зан захлопывает дверцу. В зеркале заднего обзора он видит удаляющегося рабочего, которому почти удалось справиться с инерцией. Но затем тот неуклюже падает и исчезает из зеркальца Зана.
Зан решил, что лучше передвигаться по узким улицам, поскольку он не знает, кто за ним гонится. Однако у театра «Ателье» у него заканчивается горючее. Такси останавливается прямо перед афишей с портретом темноглазой Катерины Марек, которая за последние две недели произвела сенсацию в роли Антигоны.
— Прошу прощения, — извиняется Зан, поскольку, отворяя дверцу, ударяет Катерину. И даже если ему приходит в голову мысль, что, если актриса Катерина Марек выходит на улицу ловить такси в одной лишь простыне, это довольно странная причуда, он не придает ей особого значения. Он и сам не слишком подходяще одет.
И снова моего деда беспокоит то чувство, которое он называет предвидением.
— Хильке, — говорит он. — Ты не принесешь мне пальто? Я полагаю, что мне стоит прогуляться. — И хотя со Швиндгассе можно войти через две двери, мой дед пристально всматривается лишь в одну.
63 
