43 
— Никак не мог сконцентрироваться. Нет, спасибо.
Ричард взглянул на него.
— Я завязал.
— Что ты сделал?
— Бросил. Три дня назад. Совсем. Такие вот дела. В жизни всегда приходится делать выбор.
Ричард закурил и жадно втянул в себя дым. Потом посмотрел на свою сигарету. На самом деле ему хотелось не выкурить ее, а съесть. Этот ход Гвина был для Ричарда тяжелым ударом. Пожалуй, это было едва ли не единственное, что ему еще нравилось в Гвине, — то, что Гвин курил.
Конечно, Гвин никогда не курил всерьез. Пачку в день, не больше. Не то что Ричард с его бесконечным числом опустошаемых блоков, замшелыми легкими и прокопченной глицинией за окном…
Ричарду припомнился другой, неизгладимый обмен репликами, который состоялся у них с Гвином на этом же корте. Тогда Ричард сидел в том же зеленом кресле, под точно таким же тусклым небом и такой же летней луной. Это было год назад, когда «Амелиор» пошел в гору и на Ричарда навалились все прочие события. Гвин тогда, стоя на краю корта, повернулся к нему и неожиданно резко сказал: «Я женюсь». «Прекрасно. Давно пора», — немедленно откликнулся Ричард. Слова его следовало понимать буквально. Он был, что называется, «искренне рад». Это было сладостное облегчение. Прекрасно. Наконец-то Гвин навсегда приковал себя к этой бессловесной лошадке: к милке своей юности, невидимой Гильде. Даже сейчас, закрыв глаза, Ричард мог представить ее щуплую фигурку в обстановке разных квартирок, где одна комната служила и спальней, и гостиной, ее лицо вполоборота, влажное от пара, когда она подавала очередную миску спагетти, ее блеклые волосы, болячку на верхней губе, ее (а может быть, его) исключительно функциональное белье, сохнущее на провисшей веревке над обогревателем, ее кротость, граничащую с фобией, ее непоэтичную печаль, ее комковатое детское пальто изумрудно-зеленого цвета — из какого-то другого времени и другого места. «Прекрасно. Держу пари, Гильда на девятом небе от счастья. Да?» Гильда — это хорошо. Ричарду она не нравилась. Ему даже ни разу не захотелось ее трахнуть. Так что легко представить, какой переворот произошел в его настроении, когда Гвин, немного помолчав, сказал: «Нет. Вряд ли. Думаю, что Гильда не в восторге. Потому что я женюсь не на ней». Гвин собирался жениться не на Гильде Пол. Он собирался жениться на леди Деметре де Ружмон, известной красавице королевских кровей, обладательнице огромного состояния, с которой Ричард был знаком, которой восхищался и о которой в последнее время частенько думал. «Вот так», — сказал Гвин. Ричард даже поздравления не смог из себя выдавить. Он гордо удалился под тем предлогом, что отправляется на поиски Гильды, чтобы ее утешить. На самом деле он просто уехал из клуба, припарковался где-то, а потом долго сидел в машине, всхлипывая, бормоча проклятья и куря сигарету за сигаретой.
— Негодяй, — сказал Ричард. — А я-то думал, мы хоть в этом с тобой заодно.
— Три дня назад. Ты только послушай, как ты хрипишь. Через пару лет я тебя всухую сделаю.
— Ну, и как ощущения?
Когда-то Ричард представлял себе, как он бросает курить, и, естественно, понимал, что это хуже ада. Теперь он уже и думать забыл о том, чтобы бросить. До рождения близнецов он иногда думал, что вполне сможет отказаться от курения, когда станет отцом. Но, похоже, мальчики увековечили его пристрастие к сигаретам. Эта его привязанность — его прижизненная связь со смертью. Это похоже на парадокс, но Ричард уже больше не хотел бросить курить: наоборот — ему хотелось начать курить. Не заполнять курением небольшие промежутки между сигаретами (этих промежутков просто не было) и не курить по две сигареты зараз. Нет. Просто ему страстно хотелось курить, даже когда он курил. Эта потребность удовлетворялась и была неудовлетворима.
— Забавно, — сказал Гвин. — Три дня как бросил. И что ты думаешь?
— С тех пор тебе ни разу не захотелось, — многострадальным голосом произнес Ричард.
— Точно. Знаешь. Дело во времени. В будущем.
— Ты подумал и решил жить вечно.
— А разве не для этого мы мараем бумагу, Ричард? Не ради бессмертия? Так или иначе, полагаю, что мой долг перед литературой очевиден.
Теперь предстояло еще одно тяжкое испытание мужественности: раздевалка. В раздевалке были обычные вешалки с крючками, скамейки, плечики, которых всегда не хватало, запотевшие зеркала, стоя перед которыми мужчины могли расчесать волосы, если таковые имелись. От постоянно испарявшегося мужского пота, смешанного с соперничающими запахами туалетной воды, гелей для укладки волос и освежителей для подмышек, воздух был каким-то вязким. Еще имелась душевая с голыми задами и болтающимися членами, смотреть на которые, разумеется, не полагалось — разглядывать нельзя. Новому бзику Гвина — разглядывать вещи с детским изумлением — в раздевалке применения не находилось. Смотреть не смотришь, но как мужчина ты не можешь не окидывать себя внутренним взором с неизбежным и извечным сожалением (как было бы здорово, если бы у меня был большой…). Голый Ричард наблюдал за тем, как Гвин, тоже голый, энергично растирает свою влажную растительность между ног. Ричард был в восторге: Гвин, бесспорно, был чокнутым настолько, что он обязательно клюнет на воскресный номер «Лос-Анджелес таймс».
43 
