9 
– Не бойтесь ничего, – величественно начал он. – Несмотря на мое ремесло у меня чувствительное сердце…
Его прервал приход Ракха и его спутников, уже не хихикавших, как возле мантикора. Волшебник пустился прочь, нашептывая: «Не бойтесь, Шмендрик с вами. Ничего не делайте без меня!» Его голос доносился до единорога так тихо и так одиноко, что Она даже не была уверена, слышала ли Она его или почувствовала слабое прикосновение.
Темнело. Толпа стояла перед ее клеткой, глядя на нее со странной застенчивостью. Ракх сказал: – Единорог, – и отступил в сторону. Она слышала, как стучат сердца, замирает дыхание, видела, как слезы наполняют глаза, но никто не произнес ни слова. По печали, растерянности и нежности на их лицах Она поняла – они узнали ее, и принимала поклонение как должное. Она вспомнила прабабушку охотника и попробовала представить себе, каково это – быть старым и плакать.
– Большинство представлений, – через некоторое время сказал Ракх, – на этом бы и закончилось: что еще можно показать после настоящего единорога? Но в «Полночном карнавале Мамаши Фортуны» есть еще одна тайна – демон, что разрушительнее дракона, чудовищнее мантикора, ужаснее гарпии и, вне сомнения, понятнее единорога. – Он взмахнул рукой в сторону последнего фургона, и черный занавес заколыхался и стал раздвигаться, хотя никто не касался его.
– Воззрите на нее! – крикнул Ракх. – Воззрите на последнее диво, самое последнее! Воззрите на Элли!
Внутри клетки было темнее, чем снаружи, и, казалось, сам холод как живой шевелится за прутьями. Что-то дрогнуло, и Она увидела Элли, старую, худую оборванную женщину, скрючившуюся в клетке у огня которого не было. Она казалась настолько хрупкой. что вес темноты сокрушил бы это изможденное тело, и такой беспомощной и одинокой, что посетителям следовало бы рвануться на помощь и освободить ее. Вместо этого они молчаливо попятились, словно Элли подбиралась к ним. Но она даже не смотрела на них. Она сидела в темноте и наскрипывала под нос песню, подобно тому, как скрипит пила, впиваясь в дерево, и как скрипит дерево, готовящееся упасть:
- То что украли – вернется домой,
- Сжатая вырастет рожь,
- Мертвый – в другом, по-иному – живой,
- Прошлого не вернешь.
– Ну как, не очень-то сильна на вид? – спросил Ракх. – Но ни один герой не может противостоять ей, ни один бог не поборет ее, и никакое волшебство не оградит от нее, ведь она не пленница. Мы показываем ее, а она тем временем ходит среди вас и берет свое. Элли – это старость.
Холод клетки тянулся к единорогу, и там, где он прикасался к ней. Она никла и слабела. Она чувствовала, как съеживается и покрывается морщинами ее кожа, как покидает ее красота. Уродство свисало с ее гривы, пригибало голову, вырывало волосы из хвоста, гнездилось в ее теле, пожирало шкуру и томило ум воспоминанием о том, как хороша она была когда-то. Где-то поблизости гарпия издала низкий энергичный звук, но, спасаясь от последнего страшного демона, Она укрылась бы и под сенью этих бронзовых крыл. Песнь Элли пилила ее сердце.
- В море рожденный на суше умрет,
- Глину, как хочешь, мнешь,
- Подарок и руки и душу сожжет —
- Прошлого не вернешь.
Представление было закончено. Люди, крадучись, расходились не поодиночке, а парами, большими и маленькими группами, крепко держа за руки незнакомцев, поминутно оглядываясь, не идет ли по пятам Элли. Ракх грустно предложил:
– Не желают ли джентльмены задержаться и выслушать историю о сатире? – и, подвывая, кисло расхохотался в их удаляющиеся спины. – Порождения ночи – пред ваши очи!
Они шли мимо клетки единорога, смех Ракха подгонял их, а Элли все пела.
Это же иллюзия, сказала Она себе. Это – иллюзия, и, подняв отягощенную смертью голову, вгляделась в темноту последней клетки, ища взглядом не Старость, а Мамашу Фортуну, потягивающуюся, хихикающую, с неестественной легкостью спускающуюся на землю, И она поняла, что не стала уродливей и смертней ни на волосок, но все же прекрасной почувствовать она себя нс могла. Может быть, это тоже иллюзия, устало подумала она.
– Я просто наслаждалась, – проговорила Мамаша Фортуна, – как всегда. Подозреваю, что я просто создана для сцены.
– Лучше б ты держала покрепче эту проклятую гарпию, – отозвался Ракх. – Я чувствовал, что она вот-вот освободится. Будто я был связывающей ее веревкой, а она развязывала меня. – Он поежился и понизил голос. – Отделайся от нее, – хрипло произнес он, – отделайся, пока она не разорвала нас в клочья. Она только об этом и думает. Я все время чувствую это.
9 
