Пипер одиноко расхаживал по сумрачной комнате и думал, почему же он все-таки не, окликнул полицейских. Простых, понятных объяснений было недостаточно. Крикни он — и это доказывало бы, что к пожару он непричастен… ну, хоть какое-то свидетельство невиновности. Но он промолчал — почему? Промолчал — и упустил случай покончить со всем этим безобразием. Нет, не только от страха: тревожило, что он согласился, почти захотел остаться в пустом доме наедине с этой поразительной женщиной. Что ему помешало, когда он успел стать ее сообщником? Бэби — сумасшедшая, в этом он ничуть не сомневался, и все же его почему-то тянуло к ней Он в жизни не встречал никого на нее похожего. Она точно и знать не хотела условностей, подсказывающих обычные человеческие поступки: она могла спокойно посмотреть на полицию сверху вниз и сказать: «Сейчас уедут», будто это простой соседский визит. И они уехали. А он подчинился ей и будет впредь подчиняться: может быть, он действительно станет кем захочет в пределах той свободы, которую она сотворила для него мановением руки. Кем захочет? Он подумал о любимых писателях, но никто из них в его ситуации не бывал, а не имея перед глазами образчика, Пипер мог с грехом пополам рассчитывать только на себя. И на Бэби. Он станет таким, как она хочет. Вот оно в чем дело. И Пипер начал понимать, почему она его привлекает. Она знает, кто он такой. Она сказала это вчера вечером, еще до того, как начался кавардак. Она сказала, что он гениальный писатель, и это не пустые слова. Впервые он встретил человека, которому известно, кто он такой на самом деле, — и раз уж встретил, то расставаться им незачем. Сделав это пугающее открытие, Пипер в изнеможении лег на постель и закрыл глаза. Когда пришла Бэби с подносом, он крепко спал. Она нежно поглядела на него, потом поставила поднос, сняла чехол с кресла и укрыла Пипера. Он продолжал спать, завернувшись в чужой саван.
В полицейском участке Хатчмейер тоже с радостью бы уснул, да ему не давали. Все еще голый, кутаясь в одеяло, он отвечал на бесчисленные вопросы о его отношениях с женой и мисс Футл, о Пипере и миссис Хатчмейер; наконец о том, почему он выбрал для прогулки по заливу такую ненастную ночь.
— Вы всегда пускаетесь в плавание невзирая на погоду?
— Слушайте, я уже сказал вам: мы просто решили прокатиться. Мы никуда плыть не собирались, мы просто…
— Встали из-за стола и сказали: «Почему бы нам не проехаться?..»
— Мисс Футл это предложила, — сказал Хатчмейер.
— Ах вот как, она предложила? А миссис Хатчмейер никак не задело, что вы отправились на прогулку с другой женщиной?
— Мисс Футл не «другая женщина». То есть не в том смысле. Она — литературный агент. У нас общие дела.
— И вы ими занимаетесь нагишом на яхте во время мини-тайфуна? Что же это за дела?
— На яхте мы делами не занимались. Мы отдыхали.
— Я так почему-то и подумал. В голом виде хорошо отдыхается.
— Сначала я был одетый. Потом промок и разделся.
— Промокли, потом разделись? А не наоборот?
— Конечно нет. Слушайте, мы еле успели отплыть, как разразился шторм…
— А дом загорелся. А катер взорвался. А миссис Хатчмейер случайно разорвало на части вместе с мистером Пипером…
Но тут взорвался сам Хатчмейер.
— Ну что ж, мистер Хатчмейер, вам, видно, хочется крутого разговора, — сказал Гринсливз, когда Хатчмейера затолкали обратно в кресло. — Так и быть, теперь держитесь.
Его прервал сержант, что-то прошептавший ему на ухо. Гринсливз испустил тяжелый вздох.
— Уверен?
— Так она говорит. Говорит, прямо из больницы. Гринсливз вышел посмотреть на Соню.
— Мисс Футл? Это вы — мисс Футл?
— Да, — кивнула Соня. Шеф полиции мог заметить, что в одном Хатчмейер был прав: назвать мисс Футл слабой женщиной язык не поворачивался.
— Ладно, снимем с вас показания, — сказал он и повел ее в другой кабинет. Показания с Сони снимали два часа. Гринсливз составил совсем новое понятие о деле: мисс Футл ему в этом очень помогла.
— Так, — сказал он Хатчмейеру, — давайте расскажите-ка нам, что было в Нью-Йорке со встречей Пипера. Вы там, кажется, побоище устроили?
Хатчмейер поднял затравленный взгляд.
— Да нет, вы не поняли. Мы просто делали ему рекламу. То есть мы…
— То есть вы, — сказал Гринсливз, — науськали на этого мистера Пипера всех, кого удалось. Арабов, сионистов, педерастов, ИРА, черных, старух, кого там еще, словом, всех скопом — и это вы так рекламу делаете?