113 
Довольно часто Фаэтон просил своего отца, чтобы тот позволил ему один день, всего один, прокатиться на его колеснице. То он умолял, то злился и дулся. Разве не видел он миллионы раз, с отдаленнейших времен, как Гелиос правит своими конями? Он приглядывался к каждому из отцовских движений. Ночью крутился возле колесницы, знал, как там держаться, куда ставить ноги, каким движением руки сдерживать скакунов или же поторапливать, чтобы их галоп всегда был ровным. Сколько же времени ему еще ждать? Он ведь уже вполне взрослое светило. Неужели его навсегда оставят в бездействии, подобно его сестрам Гелиадам, маленьким, едва заметным звездочкам? К чему быть сыном Солнца, если не суждено услышать хотя бы отголосок восхвалений?
Гелиос всегда отказывал. А потом, в то утро... то ли из-за усталости, то ли из-за доброты или слабости... в общем, он позволил убедить себя, как я сам позволил Танталу обмануть себя. Но он дал Фаэтону тысячу наставлений.
— Направление; твердо придерживайся направления. Путь проложен по небесному своду, не сбивайся с него!
— Ну да, отец, я знаю, я буду осторожен; я видел, как ты это делаешь.
Гелиады запрягли коней в колесницу; Фаэтон поднялся в нее и поправил поводья.
— Никаких резких движений. Мои скакуны очень чувствительны к удилам.
— Да, отец, знаю...
— И если у них выпадет волосок-другой из гривы, не беспокойся — такое бывает.
Розовоперстая Заря распахнула створки ворот — и кони понеслись.
Они скакали давным-давно наезженной дорогой, словно сами по себе. Фаэтон был сначала внимателен к их аллюру, но, видя, как они ровно бегут, быстро обрел уверенность и отдался самолюбованию. Сегодня он Лучезарный, Сияющий, Дивный, Пылающий, приветствуемый тысячью имен, почитаемый всеми народами, Вселенский Благодетель.
Фаэтон мчался сквозь тучи, упиваясь скачкой; потом перегнулся через борт колесницы, чтобы взглянуть на мир, который озарял, и услышать свою долю благодарностей. Когда ему открылась вся необъятность пространств внизу, его охватило головокружение, он испугался притягивающей к себе бездны и сделал резкое, суетливое движение, вцепившись в поводья. Это сбило коней с их курса.
Но что такое порой головокружение, если не страх быть поглощенным пустотой, вернее, страх броситься туда самому, утратив власть над собственным равновесием? И откуда этот ужас, если не из потаенного чувства, что пустота — это наказание, что в ней надо искупить проступок — как раз тот самый, который лишает нас опоры?
Фаэтон жаждал занять место своего отца.
Признаюсь вам, мне самому, с тех пор, как я был вынужден сокрушить и заключить в оковы Крона, случается испытывать дурноту, когда я поднимаюсь слишком высоко в космос. Так что оставляю Гелиосу это дальнее управление светом и сосредоточиваюсь на распределении света поближе к земле.
Вот так в тот день солнечная колесница и сбилась с пути. Поднялась слишком высоко и устремилась к созвездиям. Фаэтон изо всех сил натягивал поводья, но, охваченный ужасом, никак не мог выправить коней. Внезапно перед ними вырос другой, громадный конь и взвился на дыбы, раскинув человеческие руки: то был Стрелец, готовый атаковать. Скакуны шарахнулись в сторону, но чуть не наткнулись на гигантского козла с длинной желтой шерстью и красными зрачками. Мохнатый Козерог подобрался для прыжка; уж не хочет ли он поднять на рога жаркую колесницу? Колесница промчалась огненной стрелой мимо разверстых пастей Рыб.
Напутанные близостью животных зодиака, не чувствуя на поводьях руку, к которой привыкли, кони Солнца понесли. Треснуло дышло. Фаэтон в отчаянии тщетно пытался удержать коней... Два гигантских закрученных рога возникли из бесконечности. Фаэтон едва увернулся от Овна, но лишь для того, чтобы наткнуться на Тельца с налитыми кровью глазами, который ждал, опустив голову, и в бешенстве скреб копытом Млечный Путь. А дальше уже стоял рыкающий Лев, воздев исполинскую хищную лапу.
У коней Солнца багровели ноздри, пламенные гривы развевались по ветру. Они мчались, уже не зная куда, сквозь звезды. Колесница тряслась, раскачивалась, моталась из стороны в сторону, подскакивала, натыкаясь на туманности, ее заносило, она накренялась, накренялась... и опрокинулась. Фаэтон, выброшенный в пространство, уцепился за поводья, поэтому всё падало разом: колесница, возничий, кони, свет.
Он падал, самонадеянный сын, падал на землю, приближался к ней, и его раскаленный блеск уже был нестерпим для прочих глаз, кроме моих. Все вот-вот загорится, лопнет, взорвется; мир ждет ужасающий удар, который со всем покончит!
113 
