Последние отзывы

  128  

Не сегодня началось, дети мои, что бык вас притягивает и даже завораживает. В его обманчивом благодушии таится угроза, его взгляд — загадка. Бык позволяет приблизиться, но потом отстраняется; он пасется на ваших лугах, но полностью вам не принадлежит. Укротить быка всегда было вашей мечтой, но он так и остался неукрощенным. Вы сумели стать хозяевами самых тяжеловесных животных, слонов, например, или самых жестоких, как лев или тигр; вы можете их дрессировать, показывать на ярмарках, заставлять их кружиться, сидеть или прыгать сквозь огненный обруч. Вы можете добиться от медведя, чтобы он танцевал, от тюленя — чтобы он играл с вами в мяч; можете заставить птицу петь, змею — раскачиваться в такт, можете даже научить блох тянуть крошечную повозку. С быком же вы не можете поделать ничего. Ничего иного, кроме как оскопить его, пока он еще теленок, чтобы надеть на него ярмо; но тогда это уже не бык. Он восхищает вас именно потому, что у вас нет над ним власти, и единственный подвиг, который вы можете с ним совершить, это увернуться от его внезапной и яростной атаки, и тогда уж он сам заставит вас поплясать! Это животное олицетворяет собой тайну мира и его первобытные силы.

Итак, красавица Европа, дочь Ханаана, крутилась около быков. Однако как-то раз, придя на взморье Сидона, чтобы полюбоваться теми, которыми владел ее отец, она обнаружила одного лишнего.

Его невозможно было не заметить. Я выходил из моря медленно, грузно; у меня была совершенно белая, просто сверкающая белизной шкура, за исключением маленького рыжеватого кустика последи лба, между рогами — рога я выбрал себе короткие, в виде полумесяца, и гладкие, словно из алебастра. Своей массивной статью я превосходил остальное стадо, могучая грудь еле помещалась между короткими ногами с полированными копытами.

Временами я испускал хриплый рев, потом бросался в атаку, вздымая песок перед ноздрями, просто чтобы показать свою силу и придать больше гордости тому, кто решит, что задобрил меня.

Я помчался на Европу, та кинулась прочь со всех ног, потом вернулась, поскольку я остановился, и обошла меня кругом, любуясь с безопасного расстояния. Мы посмотрели друг на друга — и я лег. Она приблизилась — я вскочил. Она снова отбежала — я притворился, будто иду пастись. Она вернулась — я повернул к ней голову и остался недвижим. Мы долго смотрели друг на друга. Наконец она позвала меня:

— Бык, бычок, белый красавец!

Я сделал шаг, второй, очень медленно. Она, держа корзинку в руках и не переставая за мной следить, начала рвать цветы; мне тоже бросила издали два-три цветка. Я сжевал их, потом опять посмотрел на нее и приблизился на несколько шагов.

— Бык, бычок, белый красавец... ты самый красивый из всех быков, каких я когда-либо видела... Ты царь всех быков, и я сделаю тебе венец!

У нее был верный глаз, у этой малышки. Она ушла в сады и вновь появилась, неся полную корзинку жасмина и апельсиновых цветов, которые ловко сплела между собой; наконец быстро приблизилась, готовая увернуться, и набросила мне на голову сплетенный венок. Тот криво увенчал меня, повиснув на одном из рогов. Эта гирлянда мне мешала. Я тряхнул головой и высунул язык, пытаясь до нее дотянуться.

— Нет-нет, красавчик бык! Не ешь свою корону!

И она снова бросила передо мной цветы. Я их съел, медленно опустился на колени, потом лег.

Европа протянула мне длинную ветвь в цвету, которую я, не вставая, тихонько взял губами. И тогда Европа, по-прежнему подкармливая меня цветами, расхрабрилась настолько, что коснулась острия одного из моих рогов, погладила мне лоб и тот самый маленький рыжий хохолок, который там курчавился, потом приласкала белую шею, поправила венок. И, засмеявшись, стала прыгать, скакать, бегать вокруг меня.

— Бык, бык, белый красавчик, я тебя приручила!

Она то отдалялась, то опять приближалась, чтобы меня погладить; ложилась подле меня, вставала с одного бока, заглядывала мне в глаз, потом обходила кругом и заглядывала в другой. Я не мешал ей. Она приблизила губы к моей морде и поцеловала меж ноздрей... Должен сказать, сыны мои, этот поцелуй вполне стоил поцелуя богини! И я вернул его, как смог, нежно и легко лизнув ее в шею.

— Прекрасный белый бычок, ты даже не представляешь, как мой отец и весь его двор восхитятся, увидев, что я еду на тебе верхом.

Ну да! Девочка захотела покрасоваться, этого-то я и ждал. Она скормила мне еще один цветок, а потом уселась мне на спину.

  128