Последние отзывы

  28  

* * *

Не все преследовали французов. Да, разумеется, в нижних кварталах и на улицах, прилегающих ко дворцу, им жестоко мстили за учиненную на площади бойню, убивая всех, кто попадался под руку, однако многие семьи спасали квартировавших у них французов от народной ярости. И дело тут не только в христианском милосердии: для изрядного числа жителей Мадрида — особенно людей знатных, богатых, высокопоставленных, занимающих видное положение в обществе, крупных государственных чиновников — все происходящее в Испании до крайности туманно и неопределенно. Королевская фамилия находится в Байонне, взбунтовавшийся народ чрезвычайно переменчив и легко может приискать своей ярости иных жертв — а французы на сегодняшний день, когда правительства нет, армия же разбита параличом, остаются единственной реальной силой, все же до известной степени способной защитить от стихийного неистовства уличных беспорядков, которые по воле главарей бунта могут вылиться в кровавое побоище с самыми непредсказуемыми последствиями. Так или иначе, по этим ли, по иным ли причинам, немало в этот день было на улицах горожан, становившихся между оголтелой толпой и французами, если те оказывались безоружны или в одиночестве, — вот хоть мадридец с площади Ла-Ленья, который спас одного французского капрала, крикнув: «Испанцы лежачих не бьют!» — или женщины у церкви Сан-Хусто, не давшие прикончить раненого солдата и внесшие его в придел храма.

И это далеко не единственные примеры сострадания и жалости. В продолжение всего утра, включая и те самые жуткие часы, которые пока еще впереди, нет недостатка в случаях, когда солдат, бросивших оружие и попросивших пощады, щадят, прячут в погребах и подвалах или тайком переправляют в безопасное место, но нет и снисхождения к тем, кто оказывает сплоченное сопротивление у своих казарм или пытается отстреливаться в одиночку. И все же, сколь ни велико число убитых на улице, историк Тьер^[16] позднее признает, что многие французы жизнью своей обязаны «человечности представителей среднего класса, укрывавших их у себя дома». Многочисленные свидетельства подтверждают это. Одно из них будет запечатлено в воспоминаниях, которые спустя годы оставит девятнадцатилетний юноша по имени Антонио Алькала Галиано, сын бригадира^[17] Дионисио Алькала Галиано, в 1805 году погибшего при Трафальгаре вместе со своим «Монтаньесом», — сейчас он смотрит на происходящее с порога своего дома на улице Барко, что напротив улицы Пуэбло. Антонио, спускаясь по улице Дель-Пэс, видит троих французов — взявшись под руки, они идут по середине мостовой «в ногу, шагом твердым и даже неспешным, не теряя достоинства перед лицом грозящей им мучительной смерти». Они, без сомнения, направляются в свою казарму, а человек двадцать горожан следуют за ними, осыпая их бранью, но пока еще не решаясь перейти от слов к действиям. И в самую последнюю минуту, когда толпа уже готова наброситься на французов, какой-то хорошо одетый господин спасает их, вмешавшись и убедив своих соотечественников, чтобы отпустили их целыми и невредимыми, «ибо испанская ярость не должна обращаться на врагов, если те безоружны и малочисленны».

Не оставались чужды снисхождению и военные. Неподалеку от Пуэрта-де-Фуэнтекарраль капитанов Лаблуазьера и Легриэля, которые везли донесения генерала Монсея, спасло от горожан, собравшихся растерзать их, лишь заступничество офицеров из батальона волонтеров короны: они укрыли французов у себя в казарме. А на Пуэрта-дель-Соль мичман Эскивель, поднявший своих морских пехотинцев в ружье, хоть ружья у них по-прежнему без патронов, видит, как восемь-десять наполеоновских солдат пытаются пройти через клубящуюся на углу улицы Коррео плотную толпу, толпа же стягивает вокруг них кольцо все туже. И прежде чем случится несчастье, Эскивель с одним из своих гренадер опрометью несется вниз — ему удается разоружить французов и увести их в здание почтамта.

Майор Вантиль де Каррер, прикомандированный к обсервационному корпусу генерала Дюпона,^[18] — один из двух тысяч девятисот восьмидесяти больных, проходящих лечение (в основном от сифилиса и оспы, которые буквально косят французскую армию) в Главном военном госпитале на углу улицы Аточа и проспекта Прадо. Заслышав крики и удары, майор встает со своей койки в офицерской палате, с трудом одевается, идет взглянуть, что случилось. Перед только что захлопнувшейся решетчатой дверью, с риском для собственной жизни сдерживая натиск разъяренной толпы, рвущейся внутрь, в здание госпиталя, чтобы перебить французов, стоит капитан испанских гвардейцев с несколькими солдатами. Вантиль просит его продержаться еще хоть немного и спешно занимает оборону, подняв с кроватей всех, кто может держаться на ногах. Дверь забаррикадирована железными койками, открыта оружейная комната, некогда устроенная в одной из пустующих палат, и майор, у которого под началом оказывается человек девятьсот в заношенных и ветхих больничных рубахах, посылает их держать выходы на улицу Аточа и проспект Прадо. Капитан-гвардеец, помимо этого, должен отбить нападение санитаров и поваров, которые ударили изнутри, намереваясь перерезать больным глотки. В результате свалки, возникшей в больничных переходах и коридорах, откуда грянуло несколько выстрелов, испанца-сапера, двоих поваров и двоих санитаров запирают на кухне. Ни один француз даже не ранен. Положение спасла подоспевшая на помощь рота императорских солдат — они рассеяли толпу и оцепили госпиталь. Майор Каррер ищет капитана, чтобы узнать его имя и поблагодарить, но тот вместе со своими людьми уже ушел к себе в казарму.

  28