Особенно,... 
61 
— Дражайшую свою половину к брату отослал. Еле уговорил — ни за что не хотела. Надеюсь, все же не разнесут мое обиталище вдребезги… А то она вернется — чего доброго, без чувств брякнется.
Устроившись на балконе, трое наблюдают, как по монастырскому саду снуют вооруженные люди, как занимают позицию на противоположном тротуаре у самых ворот парка. Хватает и криков, и беготни, и противоречащих один другому приказов, но все же дисциплина, можно сказать, на высоте. В окнах единственного в Монтелеоне здания, стоящего невдалеке от улицы, мелькают белые мундиры волонтеров короны а у ворот — темно-бирюзовые, артиллерийские. Франсиско Уэртас следит, как отдает распоряжения у входа капитан в зеленом мундире. Он не знает, как его зовут, но видит — военные и гражданские повинуются ему беспрекословно. И это вселяет толику уверенности в юного сеговийца, приехавшего в Мадрид искать себе в какой-нибудь канцелярии место, на которое благодаря высоким родственным связям вправе рассчитывать, из дому же дядюшки своего, дона Франсиско Лоррио, вышедшего утром, исключительно чтобы поглядеть, что за столпотворение такое на улицах, но поддавшегося общему порыву. И когда отворились ворота Монтелеона и народ хлынул внутрь, требуя оружия, юноша счел постыдным оставаться на улице. Вот он и пошел со всеми, а потом не успел опомниться, как в руках у него оказалось сверкающее ружье, а карманы набиты патронами.
— Не выпить ли нам по стаканчику, пока ждем: одно другому не помеха? А? Составите компанию?
Дон Курро приносит бутылку сладкой анисовой настойки, три стакана и три «гаваны». Сделав глоток, юноша чувствует, как прибывает сил и бодрости.
— Хорошо бы завалить какого-нибудь француза, — мечтает вслух печатник.
— Выпьем за ваше похвальное намерение. — Хозяин вновь наполняет стаканы. — И — во здравие короля Фердинанда!
На улице начинается какое-то движение. Уэртас с незажженной сигарой во рту — курить сейчас было бы явно не ко времени — и с мушкетом в руках выходит на балкон, торопливо допив свою порцию. Люди залегли на мостовой, те, что на углу, навели куда-то ружья. Другие бегут к монастырю Маравильяс. Капитан в зеленом мундире уже скрылся за воротами Монтелеона; впустив его, они медленно закрываются, и от этого в душе юноши возникают странное одиночество и беззащитность. Взглянув на окна, он убеждается, что волонтеры короны скрылись, оставив на виду только стволы ружей.
— Мюрат приглашает нас, сеньоры, на первую кадриль, — говорит дон Курро, невозмутимо попыхивая сигарой.
Франсиско Уэртас замечает, как дрожат руки типографа, когда тот, притушив сигару, засыпает порох в дуло ружья, вставляет пулю, забивает ее шомполом. Юноша делает то же самое и, чувствуя, как ползет холодок по хребту, как сосет под ложечкой, вместе с товарищами становится на колени за доморощенным бруствером, приникает щекой к ложу приклада. Ощущает запах ружейного масла, дерева, железа и вдруг, будто спохватившись, думает с испугом: «Что я тут делаю?»
С соседнего балкона кричат, оповещая о приближении французов.
* * *
К Монтелеону до сих пор не вышел только отряд под командой Бласа Молина Сориано. Переусердствовав немного в предосторожностях, ибо свежи еще в памяти картины бойни у дворца, он повел своих людей самой кружной дорогой — не дай бог нарваться на французов. И ради того, чтобы пройти незамеченными, они с площади Тудеско поднялись по Сан-Пабло, оттуда — к площади Сан-Ильдефонсо и, проблуждав по улицам, выходят теперь на улицу Сан-Висенте, откуда уж рукой подать до Маравильяс. Желанная цель так близка, что они, отчасти утратив осторожность, кричат: «Ура Испании!» и «Смерть французам!» Но, повернув за угол, слесарь вскидывает руку и останавливает отряд.
— Тихо! — приказывает он. — Всем молчать!
Сгрудившиеся вокруг люди смотрят на уходящую вверх улицу. Слушают. Крики «ура!» и «смерть!» стихли, на лицах — убийственная серьезность. Как и Молина, каждый внимает звукам, которые ни с чем невозможно спутать: из-за домов зловеще и явственно, ни на миг не смолкая, доносится частая сухая трескотня ружейных выстрелов.
У парка Монтелеон идет бой.
5
От половины первого до часа дня Мадрид оказался разрезан надвое. Все главные проспекты от Пасео-дель-Прадо до Паласьо-Реаль заняты французскими войсками: кавалерия расчищает улицы опустошительными атаками; артиллерия бьет по всему, что шевелится, а пехота продвигается от одного перекрестка к другому, закрепляя успех. Успех, впрочем, сомнительный: хотя наполеоновская армия мало-помалу овладевает городом, никак нельзя сказать, что сопротивление полностью подавлено. Кирасиры из бригады Рига застряли на Пуэрта-Серрада; пушки бьют по Пласа-Майор, по площадям Санта-Крус и Антона Мартина, и горожане рассеиваются по прилегающим улицам, однако тут же собираются снова и упрямо нападают на французов из подворотен и подвалов. Многие потеряли надежду на успех, разочаровались, ужаснулись кровопролитию, опомнились и убежали куда глаза глядят, намереваясь вернуться домой. Однако есть еще те, кто намерен драться за каждую пядь, оспаривая ее у врага огнем и ударами навахи: это люди, которым нечего терять, люди отчаявшиеся и желающие лишь отомстить за гибель близких или друзей, обитатели нижних кварталов, готовые на все и мечтающие только о том, чтобы французы как можно дороже заплатили — око за око, зуб за зуб — за все потери этого дня.
61 
