45 
Теперь я был уверен, что знаю ровно столько же, сколько знал Мартин перед своим исчезновением. Мне казалось, что я смогу организовать дальнейшее преследование с не меньшим успехом, чем Пембертон-младший. Я не стал уверять Донна, что не стану делать этого. Я вернулся на работу через день или два после нашего посещения мастерской Уилрайта. В тот же день, едва успев приступить к работе, я послал телеграмму нашему политическому корреспонденту в Олбани, попросив его, когда наши законодатели устанут от бесконечных дрязг, утомятся оплачивать огромные счета Твида и сядут на пару дней поиграть в покер, улучить момент и съездить на Саранк-лейк. Я мотивировал это тем, что нам неплохо бы напечатать серию статей о достижениях американской медицины. Я попросил корреспондента узнать имена пациентов и врачей и, кроме того, выяснить, какими лекарствами эти доктора пользуют своих страждущих. Ну и так далее.
Через несколько дней по почте пришел ответ: в тех местах находятся две лечебницы для чахоточных. Там лечат только и исключительно туберкулез. Главный врач лучшей из этих лечебниц доктор Эдвард Трюдо. Этот человек сам страдал чахоткой и открыл целебные свойства воздуха в районе гор Адирондак, приехав однажды туда на отдых. Среди лечащих врачей санатория имя доктора Сарториуса не значится.
Этому факту я нисколько не удивился, поскольку полагал, что все сказанное Огастасом Пембертоном жене было ложью от первого до последнего слова. Но имя Сарториус весьма необычно, и даже если оно вымышленное, то придумал его не Пембертон и не его присные. У этих людей не хватило бы ни ума, ни фантазии, чтобы изобрести такое замысловатое прозвище.
В моей приемной всегда сидели независимые журналисты, надеявшиеся получить работу. Я послал одного из них в библиотеку Нью-Йоркского медицинского общества выяснить, нет ли в списках членов общества такого имени. Его там не оказалось.
Я слишком многое поставил на карту, впутавшись в эту историю, и имел на нее все права, поэтому сгоряча решил обратиться в полицию, чтобы с помощью полицейских сыщиков разыскать это привидение — доктора Сарториуса. Но по зрелом размышлении решил ничего не делать. В конце концов, имя не более чем скопление букв на бумаге… Слово, за которым нет живой плоти и души… Просто название призрака, не более реального, чем призраки, витавшие в голове другого призрака, желавшего найти его воплощение.
А теперь я хочу рассказать вам о семи колонках нашей газеты. В те дни мы печатали наши материалы просто — сверху вниз, друг за другом — заголовок, подзаголовок и текст. Если материал был велик, то его начинали печатать в подвале первой колонки, а потом переходили на следующую, и там текст занимал столько места, сколько требовалось. Структура газеты никогда не нарушалась. Мы не печатали тогда заголовков через всю страницу, не сдваивали колонки и не публиковали иллюстраций. Почти никогда не публиковали. На странице помещалось семь колонок, семь столбцов слов. В этих словах присутствовало биение жизни во всем ее великолепии и ужасе. Первые газеты являлись коммерческими листками, где печатались полезные советы торговцам, цены на хлопок и расписание движения торговых судов. Те газеты можно было использовать вместо скатерти. В нашей газете было восемь страниц по семь колонок на каждой. Надо развести руки на всю длину, чтобы полностью развернуть газету. Мы приучили читателей к такому ее виду. Читатели жадно просматривали ее, буквально вырывая из рук маленького газетчика, тепло которого она еще хранила. Эта покрытая словами бумага была выражением чаяний миллионов душ, населявших наш город, проявлением того, что ежечасно творилось на его улицах. И ценность каждой колонки определялась тем, что она была не одна, а в обрамлении других, только подчеркивавших ее ценность в глазах читателя, только что приобретшего это зеркало сумасшедшей и преступной жизни Нью-Йорка за одно-два пенни из рук худенького мальчишки.
Так к чему это я вспомнил о полосах и колонках? А к тому, что восприятие содержания невозможно с изолированной вертикальной колонки, вне пусть даже подсознательного восприятия других колонок. Только сложный рисунок рождает соответствующие ассоциации. Конечно, у меня не было никаких шансов найти доктора Сарториуса в списках членов медицинской ассоциации, точно так же как найти Симмонса в припортовых салунах или Мартина Пембертона в его грязной и убогой квартире на Грин-стрит. Прямолинейное мышление не поможет мне разыскать всех этих людей. Однажды утром, просматривая материалы полицейской хроники, я прочитал, что в реке возле пирса на Саут-стрит найдено тело некоего Кларенса (Накса) Гири, возраст которого полиции неизвестен. Если я не ошибся, то именно этого бандита я видел один раз в кабинете Донна. Это объявление прервало ход моих мыслей.
45 
