99 
— Здорово, Андрей, — негромко сказал Трифонов, входя в комнату.
Я молча кивнул.
Мне было стыдно, не знаю почему. Может быть, потому, что я здесь, а не на работе.
— Болен, что ли? — продолжал Трифонов. — Да нет, с виду здоров и не в постели… А день-то рабочий.
Я молчал.
— Чего дома сидишь, спрашиваю? — уже громко произнес Трифонов и подошел ко мне.
Ну что он, в самом деле!
— Потому, — ответил наконец я, — что меня сняли с работы, и секретарю парторганизации надо было бы это знать!.
— Секретарь знает, — спокойно ответил Трифонов, беря стул и усаживаясь. — Только в приказе не написано, чтобы связать тебя по рукам и ногам, зажать рот и не выпускать из дому. Не было такого приказа.
Я пожал плечами.
— Я спрашиваю, что думаешь делать, Андрей? Как будешь дальше действовать?
— А что я могу сделать? — воскликнул я. — Жаловаться? Кому, на кого? Вот приедет комиссия, разберется. С технической точки зрения я не знаю за собой вины. Как сейчас Агафонов?
— Не знаю. Звонили — не дозвонились. С линией-то неполадки, обвал где-то. Так что же дальше будет?
— Эх, Павел Харитонович, — сказал я, — не стыдно тебе?.. Ну что ты спрашиваешь, зачем мучаешь? Ведь сам знаешь! По моему настоянию был введен новый способ крепления, он привел к аварии, пострадал человек… В газете я назван бюрократом, бездушным карьеристом, псевдоноватором… О чем же еще разговаривать? Кто выступит в мою защиту?
Трифонов помолчал немного. Потом спокойно заявил:
— Я думаю, что партийная организация будет защищать тебя, Арефьев.
Я почувствовал, как комок подступил к моему горлу.
— Спасибо. И товарищам спасибо. Только ничего из этого дела не выйдет. Какие у вас основания спорить с приказом? Что вы можете противопоставить фактам?
— «Вы»? «У вас»? — переспросил Трифонов. — А у тебя? Ведь ты, насколько известно, еще член бюро, и никто тебя не выводил.
— Ну, в таком деле мой голос роли не играет, — безнадежно сказал я.
— Играет, Андрей, играет, — убежденно ответил Трифонов. — Что ты думаешь, только за тебя сейчас драка идет? Нет, парень, о большем тут разговор, о большем…
Я чувствовал, что сейчас Трифонов сказал нечто такое, что было очень близко тем мыслям, которые владели мною в эти часы вынужденного одиночества.
Внезапно Трифонов поднялся со стула.
— Заседание бюро завтра в шесть.
Он протянул мне руку, и я пожал ее так крепко, так горячо, как еще никогда раньше.
Я снова остался один. Но теперь я уже не так больно ощущал свое одиночество.
Вдруг раздался стук в окно. Григорий наконец? Но он всегда входит без стука.
Я прильнул к стеклу. Двое рабочих стояли под окном. Я знал их в лицо, но не мог припомнить фамилий. Взрыватели. Идут на работу. Но что они хотят от меня?
— Привет, Андрей Васильевич! — как-то преувеличенно бодро сказал один, тот, что выглядел постарше, и его голос глухо донесся до меня через закрытое окно. Второй, помоложе, помахал мне рукой. И они пошли, не дожидаясь моего ответа.
— Привет, товарищи, спасибо! — сказал я, понимая, что они меня уже не услышат.
А в самом деле, какого черта я здесь сижу? От кого прячусь? Разве совесть моя не чиста? Я схватил полушубок и вышел из дома. Мне захотелось увидеть людей.
И я сразу увидел их: группу рабочих, очевидно занятых не в этой смене. Они медленно шли, оживленно разговаривая, к зданию нашего управления. Усилием воли я заставил себя пойти им навстречу.
Меня заметили, когда нас разделял лишь какой-нибудь десяток метров.
Конечно, и они уже знают о приказе. Ведь он вывешен, как обычно, повсюду: и близ душевой и в нарядной… Что ж, тем лучше, если знают.
На мгновение у меня появилось желание отвести глаза, опустить голову, свернуть в сторону. Нет!
Я шел навстречу, подняв, может быть даже неестественно напряженно откинув голову, смотря в упор на приближающихся рабочих. Я увидел, что они перестали разговаривать, и заметил, что некоторые из них, увидев меня, отвели взгляды в сторону. Но остальные — их было большинство — глядели на меня.
Они остановились, когда мы поравнялись. В обычное время мы обменялись бы быстрыми приветствиями и разошлись.
Но сейчас все, в том числе и я тоже, остановились.
— Здравствуйте, товарищ Арефьев, — сказал один из рабочих, бурильщик Нестеров, тот самый, что вместе с Агафоновым долбил ломом гору, когда я впервые приехал сюда.
99 
