Особенно,... 
88 
— Ну знаешь, выкинуть такой фортель, Пат! Да как ты посмел! — Эдди сразу взял быка за рога и явно не намерен был дожидаться ответов Уоллингфорда.
Всем известно, что ведущий программы должен иметь определенную свободу действий, и последнее слово всегда остается за ним. Да и текст, подаваемый на экран телесуфлера, не считался чем-то незыблемым. С чего бы это, недоумевал Патрик, такой переполох? Уоллингфорду не приходило в голову, что все, связанное с Кеннеди-младшим, большая часть его коллег-журналистов считает священным и неприкосновенным. Нежелание Патрика комментировать эту печальную историю значило для руководства канала только одно: Уоллингфорд утратил профессиональное чутье и, по сути, перестал быть журналистом.
— А мне вроде как понравилось, — заметила гримерша. — Кому-то ж надо было это сказать!
Это была та самая девчонка, которая, как он считал, по уши в него втрескалась. Она только что вернулась из отпуска, и вместе с ней в гримерную вернулся запах ее чуингама и дешевых духов. Ее ароматы — она ведь вплотную к нему стояла — напомнили Уоллингфорду запахи и духоту, царившие на школьных вечеринках Ни разу с тех пор, как он виделся с Дорис Клаузен, Патрик не испытывал такого возбуждения.
Неожиданно для себя он безумно захотел эту девушку. Однако из студии уехал вместе с Мэри. Они поехали прямо к ней, даже забыв поужинать.
— Вот это действительно сюрприз! — заметила Мэри, отпирая первый замок на своей двери. Из ее маленькой квартирки открывался вид на Ист-Ривер. Уоллингфорд решил, что они находятся на Восточной Пятьдесят второй улице или где-то рядом. В машине он не смотрел по сторонам да и адреса Мэри не знал. Он рассчитывал, что сумеет увидеть какое-нибудь адресованное Мэри послание — он бы почувствовал себя гораздо увереннее, если б вспомнил ее фамилию, — но она не стала задерживаться у почтовых ящиков, а в квартире ему не попалось на глаза никаких писем даже на захламленном рабочем столе.
Мэри деловито сновала вокруг — задергивая занавески, выключая лишний свет. Мебель в гостиной была обита мрачноватой шотландкой, вполне способной вызвать приступ клаустрофобии; повсюду была разбросана одежда — в этой микроскопической типовой квартирке была всего одна спальня и ни одного стенного шкафа, а Мэри явно любила тряпки.
В спальне, среди вороха одежды, Уоллингфорд отметил цветастое покрывало на кровати, какое-то слишком девчачье для вполне взрослой Мэри. А гигантская гевея, занимавшая слишком много места в тесной кухоньке, и самодельная лампа на приземистом комоде, сделанная из бутылки с какой-то розоватой жидкостью, должно быть, остались еще со студенческих времен. В квартире не было ни одной фотографии; видимо, после развода Мэри так до конца и не распаковала свои вещи.
Она велела ему идти в ванную первым и, стоя под дверью, сообщила — чтобы у него не оставалось никаких сомнений в настоятельности и серьезности ее намерений:
— Все зависит только от тебя, Пат! Ты очень удачно выбрал время — у меня как раз овуляция!
Он буркнул в ответ нечто невразумительное, поскольку размазывал зубную пасту указательным пальцем; это была, естественно, ее зубная паста. Потом он открыл аптечку — опять-таки рассчитывая найти там какой-нибудь рецепт, чтобы выяснить фамилию Мэри, но так ничего и не нашел. Как может женщина, только что пережившая развод и работающая в Нью-Йорке, совсем не пользоваться лекарствами?
В Мэри всегда ощущалось нечто странноватое, словно она была не совсем человеком, а результатом научных разработок в области бионики: кожа безукоризненная; настоящая блондинка, без подделки; одежда вполне приличная и в меру сексапильная; великолепные ровные зубы, хотя и довольно мелкие. И даже характер ничего, вполне милый — если она, конечно, сохранила в себе прежнюю доброту. (Наверное, лучше было бы сказать, что когда-то Мэри была очень милой и доброй девушкой.) Но неужели ей ни разу не прописывали никаких лекарств? Неужели все лекарства, как и фотографии, так и валяются в чемоданах с тех пор, как она развелась и переехала на эту квартиру?
Постель Мэри уже разобрала; все покрывала были аккуратно сложены и убраны, как в гостинице — словно здесь побывала невидимая горничная. И свет она успела повсюду выключить, оставив его только в ванной, а дверь в ванную открыла нараспашку. Единственным источником света в спальне служила самодельная лампа, бросавшая на потолок неровные колышущиеся тени. При сложившихся обстоятельствах это колыхание теней представилось Патрику хаотическим движением простейших организмов, показателем растущей фертильности Мэри.
88 
