Последние отзывы

  20  

По пути на вокзал он проглотил несколько плоских насмешек. «Могли б придумать чего-нибудь поумней, чем „ирландский ублюдок“ или „конченый фений“, — подумал он. Один „герой“, подстрекаемый лающими друзьями, попытался поставить ему сзади подножку. Ему пришлось снять шарф. Какой дурак об этом узнает? Он теперь лондонский парень, и какое отношение имеет всё это дерьмо к его теперешней жизни? Ему даже не хотелось отвечать на собственный вопрос.

В вестибюле вокзала к нему подошла группа парней.

— Ирландский ублюдок! — крикнул один пацан.

— Вы ошиблись, ребята. Я болею за «Боруссию-Мюнхенгладбах».

Он почувствовал удар в челюсть и вкус крови на губах. Они пнули его пару раз ногами и пошли прочь.

— С Новым годом, ребята! Любви и мира вам, братья джамбо! — посмеялся он над ними, закусив свою солёную разбитую губу.

— Он ещё выёбывается, — сказал один из них. Стиви показалось, что они сейчас вернутся, но они переключились на какую-то азиатку с двумя маленькими детьми:

— Ебучая пакистанская шлюха!

— Вали на хуй в свою страну!

Вскоре это стадо обезьян покинуло здание вокзала.

— Какие обаятельные и чуткие молодые люди! — сказал Стиви женщине, которая смотрела на него, как кролик на ласку. Она видела перед собой ещё одного белого парня с плохой дикцией, кровоточащей губой и перегаром изо рта. И прежде всего, она видела ещё один футбольный шарф, наподобие тех, какие носили её обидчики. Разница в цвете не имела для неё значения, и она была права, осознал Стиви с беспощадной грустью. Вполне возможно, парни в зелёных шарфах тоже наезжали на неё. Говнюков хватает везде.

Поезд опоздал всего лишь на двадцать минут, то есть, по меркам британской железной дороги, прибыл практически вовремя. Стиви гадал о том, приехала ли она. Его мучила паранойя. Страх накатывал волнами. Ставка была слишком высока. Высока, как никогда. Он не видел её, не мог даже мысленно представить её. И вдруг она появилась словно бы из ниоткуда, совсем не такая, как он думал, более реальная и даже ещё красивее. Они обменялись улыбками, взволнованными взглядами. Он пробежал разделявшее их короткое расстояние и обнял её. Они слились в долгом поцелуе. А когда разомкнули губы, то увидели, что перрон опустел, а поезд давным-давно уехал в Данди.

Базара нет

Из соседней комнаты донёсся леденящий душу вопль. Дохлый, развалившийся рядом со мной на подоконнике, навострил уши, как собака, услышавшая свист. Я вздрогнул. Этот крик пронимал меня насквозь.

Лесли с криком вбежала в комнату. Это было ужасно. Я хотел, чтобы она замолчала. Нет. Я не мог с ней справиться. Никто не мог. Уже не мог. Больше всего на свете я хотел, чтобы она перестала вопить.

— Девочка умерла… умерла… Доун…о господи… боже ж ты мой, — всё, что я мог разобрать в этом бессвязном лепете. Она рухнула на потёртый диванчик. Мой взгляд приковало коричневое пятно на стене прямо над ней. Что это, блядь, такое? Откуда оно взялось?

Дохлый вскочил на ноги. Глаза у него были выпучены, как у лягушки. Он всегда напоминал мне лягушку. Сидит-сидит, а потом — гоп, вскочил и попрыгал. Он посмотрел сначала на Лесли, а потом прошмыгнул в спальню. Метти с Картошкой озирались кругом, ни во что не врубаясь, но даже сквозь наркотический туман они понимали, что произошло что-то очень скверное. Я тоже понимал. Сука, я так и знал. Я сказал то, что говорю всегда, когда происходит что-то скверное.

— Я щас сварю, — сказал я им. Метти впился в меня взглядом. Он кивнул мне. Картошка встал, залез на диван и сел в нескольких футах от Лесли. Она обхватила руками голову. Примерно минуту я ждал, что Картошка дотронется до неё. Я надеялся. Я хотел, чтобы он это сделал, но он только тупо смотрел на неё. Даже издали мне было видно, что он уставился на большую родинку у неё на шее.

— Это я виновата… я во всём виновата, — причитала она, закрывая лицо руками.

— Слышь, Лес… это самое, Марк ща сварит, слы… ты поняла, это самое… — сказал ей Картошка. Это были первые слова, которые я услышал от него за несколько дней. Наверняка, он что-то говорил всё это время. Должен был говорить, в натуре, блядь.

Вернулся Дохлый. Весь напряжённый, особенно шея, как будто пытался сорваться с невидимого поводка. У него был гробовой голос. Как у сатаны в фильме «Изгоняющий дьявола». Мы все заткнулись.

— Блядь… ёбаная жизнь! И чё теперь делать, а?

  20