60 
- – Это очень хорошо, хорошо, прекрасно,
- Если братья заодно и живут согласно!
Тесен мир! Где только не встретишь бурша из родного Burschenschaften? Камрады обнялись, и чиновник, оказавшийся вторым секретарем посольства, потащил Зануду в свой кабинет. Терять было нечего, и Торвен рассказал все, как есть.
Секретарь без стеснений высказался о способностях камрада влипать в неприятности, затем отпер сейф и извлек стопку чистых бланков. Поразмыслив, спрятал обратно. Китаянка со свежим датским паспортом, выданным в Париже, привлечет внимание на первой же заставе. Задержат, пошлют запрос в посольство.
Что дальше?
Не желая толкать камрада на должностное преступление, Торвен уже был готов откланяться, когда секретарь хлопнул себя по лбу, скверно ухмыльнулся…
– Нет! – вскричал Зануда, узнав, что именно ему предлагают.
Затем подумал – и рукой махнул.
– Давай!
На следующий день столицу Франции покинул датский подданный гере Торбен Йене Торвен с супругой, записанной в его паспорте как фру Агнесса Пинэр Торвен. Имя Зануда выбрал, рассчитывая на заступничество привередливой святой. Он надеялся на чудо. На то, что раскосая «фру» сойдет для пограничной стражи за милую причуду стареющего бабника. Сам же паспорт с фиктивной записью Торвен намеревался съесть сразу по прибытии в родную Данию.
Глядишь, Пин-эр ни о чем не догадается.
В последнем пункте его план провалился начисто. Это ясно читалось во взгляде новобрачной, въезжающей в Санкт-Петербург. Приглядись Зануда повнимательней, то прочел бы еще и из «Путешествия на Запад», черт бы побрал высокоученого дядюшку Хо:
«Видно, еще в прошлом нашем перерождении было нам суждено жить вместе – стать мужем и женой. Не знаю почему, великий князь, ты сторонишься меня и не хочешь выполнить свой супружеский долг…»
Сцена вторая
Чижик-Пыжик, где ты был?
1
– Так ты, оказывается, шпион, Торвен?!
Как прикажете отвечать? Русские в подобных случаях просят: «Ne veli kaznit’!» Так ведь Москва слезам не верит, кнутом слезы сушит. А уж Петербург!..
Казалось бы, кому интересны дела давно минувших дней? Да, наглый щенок под чужим именем прошагал в русских колоннах полвойны. Шпион? Шпион, конечно. Но не хватать же почтенного датского подданного за давние грехи?
Был Иоганн фон Торвен – и весь вышел.
Или не весь?
– Я-то думаю, про какого Торвена мне ваш Андерсен пишет? И такой Торвен, и этакий, и вся грудь в крестах, герой-разгерой. Матка Боска, хоть сразу в Рай на белом коне… Тебя же убили! Клаузевиц, фон-барон, мне лично отписал. А ты, оказывается, живой! – да еще и шпион в придачу…
Обнялись. Замерли на миг.
Закусил губу шпион Торвен. Не заплакать бы ненароком! Стареем, сантименты в горле комом…
– А ты, Станислас? На кого ты стал похож? На клячу, что под Дорогобужем околела? Пишет мне Андерсен: есть, мол, в Санкт-Петербурге книжный червячок, переводами на молочко с булкой зарабатывает. Перышком вместо сабли машешь? Стыдись, гусар!
– Эх!
В две глотки выдохнули, взялись за руки:
- – Брошу, брошу эти страны и махну туды я,
- Где у старых у панов жены молодые!..
Почтенный дворник, ветеран Бородино, глазам своим не поверил. Прямо у подъезда, каблуками в лужи!.. Цыгане, прости Господи. И не пьяные вроде.
А с виду – сурьезные господа!
- – Сяду, сяду на коня, стремечко из стали:
- Помни, помни, как меня звали-прозывали!
Как звали, как прозывали… Прапорщик Иоганн фон Торвен, немец. Корнет Станислас Пупек, поляк. Душный, пыльный август 1812-го.
Ходи, пляши, разговаривай! За спиной – горит Смоленск. За спиной – пол-России под французом. Армия – последняя надежда – отступает, уходит в никуда. Терять нечего, кроме Москвы, так и ту Барклай-предатель сдать готов. Краткий привал, чудом найденная склянка зеленой– по кругу.
Пляши, Торвен! Пусть и немец-перец, да вместе с нами принимаешь и смерть, и позор. А что шваб ты тонконогий – не беда. У нас тут и немцы, и поляки, и татары с черкесами. Ковчег пана Ноя – от француза по хлябям драпаем, пяток не жалеем.
- – Чтобы вы узнали истого поляка,
- Пропою, танцуя, я вам краковяка!
Поляк – это корнет Пупек. Нет, не «фон». Ох уж эти швабы, без «фона» – не персона. Просто пан Пупек из Великих Гадок, что под Познанью. Пупок из Большой Гадости. Имей в виду, Торвен, это я сам про себя шутить могу. От иного услышу – саблей побрею.
60 
