Особенно,... 
82 
Все операционные располагались на десятом этаже, но доктор Кит Кайнтон, облаченный во все зеленое, с повязкой, болтающейся на шее, ждал посетителя возле лифтов.
— Конфиденциальность! Я настаиваю на конфиденциальности, — шепотом заявил он. — Сюда, скорее!
Он почти втолкнул Кармайна в тесный склад, заставленный коробками с медицинскими принадлежностями. Здесь не было ни стульев, ни подходящей атмосферы, на которую рассчитывал Кармайн.
— Значит, мисс Вилич все вам рассказала? — начал Кайнтон. — Так я и знал; нельзя было оставлять у нее эту чертову фотографию.
— Могли бы просто порвать ее.
— Господи, лейтенант, вы не понимаете! Она захотела взять снимок себе! Тамара просто… потрясающая!
— Еще бы — для человека, склонного к извращениям. Сестра Катетер и ее чудодейственная клизма. Кто сделал первый шаг — вы или она?
— Честное слово, не помню. Мы оба выпили, это было на вечеринке в больнице, Хилда не смогла прийти.
— И долго длится эта связь?
— Два года. С Рождества шестьдесят третьего.
— Где вы встречаетесь?
— У Тамары. Я стараюсь приходить и уходить незаметно.
— И больше нигде? У вас нет загородного дома?
— Нет, только у Тамары.
Внезапно Кайнтон обеими руками вцепился в плечо Кармайна и задрожал. По его лицу покатились слезы.
— Лейтенант! Сэр! Прошу, умоляю, не говорите никому! Я уже почти партнер в нью-йоркской клинике, но если об этом узнают, мне откажут! — всхлипывал он.
Перед глазами Кармайна возникли лица Рут и Хилды, постоянно приносящих жертвы из-за этого большого избалованного ребенка. Он свирепо стряхнул руку Кайнтона.
— Отцепись, эгоист паршивый! Плевать мне на твою драгоценную практику в Нью-Йорке, но так уж вышло, что мне понравились твои мать и жена. Ты их недостоин! Я никому не скажу ни слова, но не надейся, что и мисс Тамара Вилич тебя пожалеет! Попробуй только бросить ее, и каким бы потрясающим ни был ваш извращенный секс, она отомстит — как любая брошенная женщина. Уже на следующий день о вас будет знать вся округа. А также твой профессор, мать, жена и все нью-йоркские партнеры.
Кайнтон обмяк, огляделся в поисках стула, не нашел и устало прислонился к ящику с тампонами.
— Боже, Боже, я погиб!
— Да успокойся ты, Кайнтон! — рявкнул Кармайн. — Еще не все потеряно. Попроси кого-нибудь заменить тебя на следующей операции, отправь жену домой и сам тоже поезжай. Когда останешься с женой и матерью дома, во всем признайся. И на коленях попроси прощения. Поклянись, что больше ничего подобного не повторится. Ничего не утаивай. У тебя же язык подвешен, как у мошенника, ты сумеешь уболтать своих. Но берегись, если впредь ты попробуешь обмануть этих женщин, слышишь? Пока я ни в чем тебя не обвиняю, но если захочу, найду, на чем тебя поймать. Я с тебя глаз не спущу, недаром я столько лет служу в полиции. И последнее. В следующий раз, когда будешь транжирить деньги в «Брукс бразерс», купи матери и жене что-нибудь симпатичное в «Бонвите».
Слушал ли его негодяй? Да, но понял только одно: он еще может спастись.
— С партнерством это мне не поможет.
— Еще как поможет! Главное, что мать и жена будут поддерживать тебя. Против вас троих Тамаре Вилич не выстоять, ей просто никто не поверит.
Смысл его слов наконец дошел до Кайнтона, и он заметно оживился.
— Да-да, теперь я понимаю! Так я и сделаю!
И Кармайн остался один. Кит Кайнтон умчался укреплять свои позиции, даже не поблагодарив советчика.
— Что это вы здесь делаете? — послышался раздраженный женский голос.
Кармайн небрежным жестом предъявил внушительный золотой жетон медсестре, уже готовой вызвать охрану.
— Караю преступников, мэм, — ответил он. — По всей строгости закона.
Заснеженный пейзаж был так прекрасен, что Кармайн поспешно разделся, развернул кресло к огромному окну, обращенному к гавани, и потушил в комнате свет. Ядовито-желтые огни шоссе раздражали его, но снегопад приглушал их, придавал теплый золотистый оттенок. У западного берега гавани вода подернулась льдом, но у причалов по-прежнему плескались черные волны. Ветер гнал их, разбивая отражения. Автомобильная переправа закрылась до мая.
Как же быть с Дездемоной? Все его попытки загладить вину она отвергла, все письма с извинениями вернула нераспечатанными, подсунув под его дверь. Несмотря на все старания, он до сих пор не мог понять, чем так обидел, точнее, глубоко оскорбил ее — да, он переступил черту, но без ссор и примирений жизнь немыслима. Он чем-то уязвил ее гордость, а чем — непонятно. Барьер между американцем и англичанкой оказался слишком высоким, почти непреодолимым. Неужели всему виной его слова о покупке новой одежды? Или она обиделась, что он осмелился критиковать ее? Или заставил ее почувствовать себя неженственной, нелепой или… или…
82 
