67 
— Откуда это у тебя?
Махито удивленно дотрагивается до ранки пальцем. Затем отвечает с растерянным видом:
— Не знаю.
— Здесь немного опухло. Больно было?
Махито закрывает царапину рукой.
— Не помню.
— Разве тебя не оса укусила? — не унимаюсь я. Меня раздражает, что он не только не может вспомнить, что с ним было в мире живых, но и то, что он помнит, он помнит неправильно. Похоже, после моего превращения в осу и возвращения с острова я стала злобным духом.
— Извини, я не помню. — Махито отворачивается со скорбным выражением лица. Махито превратился в робкого духа, потерявшего память и даже не заметившего, что умер.
«Мои страдания — страдания умершей раньше других. Моя печаль — печаль беспокоящейся за тебя, Махито, и за нашу дочь, печаль страдающей от разлуки с вами. Мое отчаяние — отчаяние плачущей в бесконечной темноте, отчаяние сожалеющей о том, что еще можешь чувствовать. Как бы я хотела, чтобы ты понял все это!» — так и хотелось мне бросить эти слова в лицо Махито со всей силой моей ненависти.
— Да как же так, не помнишь? Разве не ты задушил меня, когда я стала тебе помехой? Разве не ты обманул всех, сказав, что наша дочь тебе вовсе не дочь, а сестра, и из-за этого ей пришлось стать мико тьмы.
— Неужели это правда?
— Даже не смей спрашивать, правда ли это! Ты ведь любил Камику, а меня совсем не любил, ведь так?
— Камику моя жена, это верно. Но извини, я не очень понимаю, что ты пытаешься сказать.
— Я — младшая сестра Камику. Меня зовут Намима.
— Мне это имя кажется знакомым, но точно я не помню.
— Ты же бежал с острова вместе с Намима, мико тьмы. Потом ты убил ее, вернулся на остров вместе с твоей и Намима дочерью и заявил, что она твоя сестра. Ты же убийца!
Махито смотрит мне в глаза, губы у него дрожат. Думаю, что взгляд у меня в этот момент такой же, как бывает у Идзанами — пустой, блуждающий. Махито поспешно опускает глаза, будто увидев что-то запретное.
— Я никого не убивал. Я, и правда, вернулся на остров с младенцем, но я не помнил, что случилось.
— Лжец! Мы же вдвоем решили назвать нашу дочку Яёи.
Махито, помнящий только выборочно, закрывает руками лицо, будто совсем потеряв уверенность в себе. Тени от колонн и темнота вокруг сгущаются, становятся более гнетущими. Наверное, духи сочувствуют Махито, потерявшему память, и сердятся на меня, все еще сохранившую человеческое обличие, за мою злость. От того, что меня никто не понимает, я чувствую тоску и острое одиночество.
— А что ты чувствовал, когда умирал? — не унимаюсь я.
— Было больно. — Махито вздрогнул, вспомнив предсмертные муки. — В одно мгновение распухло лицо, глаза перестали видеть. Дышать становилось все тяжелее. Я не понял, что случилось, но до самого последнего момента было очень больно.
— И по заслугам тебе!
— Ты так думаешь? Тяжело такое слышать, — говорит Махито, понуро опустив плечи.
— Вот почему ты здесь? О чем таком ты сожалеешь?
— За семью беспокоюсь. Чтобы выжить на нашем бедном острове, нужно ловить много рыбы и обменивать ее на рис.
Я тяжело вздыхаю от тщетности и неприглядности того, что делаю. Сколько ни упрекай Махито — все бессмысленно, он все равно ничего не помнит. Как же мне развеять свою обиду? «Как же мне хочется стать парящим духом», — думаю я.
— Намима, ты тут?
Ко мне приближается призрак, окаймленный бледным сиянием. Это Идзанами.
— Я здесь.
У Махито вид испуганный, он, с почтением посмотрев на Идзанами, спешит укрыться в тени колонны. Он бесплотный дух, и остановить силой его невозможно. Разговор с Махито закончен, я стою и жду, когда подойдет Идзанами.
— Чем ты тут занимаешься?
— Вот, упрекаю Махито.
Идзанами хмурится, как всегда не в духе, но сейчас выражение лица у нее еще более недовольное.
— Намима, что-то ты последнее время сама не своя. Этот мужчина тебя не помнит.
— Госпожа, мне просто хочется, чтобы он страдал. Плохо, что он ничего не может вспомнить.
Я плачу. Невиданное дело, но мне кажется, что я чувствую тепло на щеках. Мне ненавистно пребывание в этом месте, похожем на ад. Неожиданно для самой себя я произношу:
— Не могу я здесь больше находиться!
Я вздрагиваю. Ведь «здесь» правит она, богиня Идзанами.
— О, простите меня! — каюсь я, падая перед ней ниц. Лицо у Идзанами мрачнеет, она ничего не отвечает.
67 
