29 
На самом деле она проголодалась, ей захотелось съесть утку с апельсинами и засахаренного пирога под красное фруктовое «Бузи». Ей также захотелось этого красивого светловолосого молодого человека, который глядел на нее издалека, переминаясь с ноги на ногу, но так и не решаясь перейти к активным действиям. Дориаччи решила привлечь себе в помощь сидевшую рядом «клоунессу». Но не успела она открыть рот, как Кларисса, сделав над собой величайшее усилие, заговорила сама. У нее оказался приятный голос, и без густого слоя грима, нанесенного на лицо, она была бы очень недурна. И по мере того, как она говорила о музыке – этой темы Дориа Дориаччи обычно опасалась, – как она рассказывала, какое счастье испытала, слушая ее, и до какой степени она ей благодарна, причем голос ее срывался, а глаза блестели при мысли о пережитом счастье, – по мере всего этого Дива поняла, что она на судне больше не одинока, что нашелся еще один человек – эта смешная женщина, – тоже испытавший Великое Счастье, то самое, что Дориа Дориаччи именовала Великим Счастьем. То самое, что испытывала она, и то, что испытывали немногие избранные, причем эта избранность зависела не от сословной принадлежности и не от образования, это была избранность почти что генетическая, и именно от нее зависело, испытывает ли человек Великое Счастье от музыки, где бы он с нею ни встретился. И эта случайная встреча врезалась человеку в память, укладывалась в сокровищницу Великих Счастий или идеальных Счастий, и эти воспоминания становились все более и более зыбкими по мере удаления от источника этого Счастья, но вместе с тем все более и более отчетливыми в своей реальности!
Эта молодая женщина понимала Музыку, и это было хорошо, но юный светловолосый агнец, стоя в некотором отдалении, дрожа, переступал с ноги на ногу в бессознательном ожидании жертвоприношения. Жертвоприношение, которое не замедлило себя ждать, ибо, покрасовавшись у дверей бара, с рыжими, чересчур яркими локонами, в которых поблескивали серьги старинного золота, резко постукивая каблучками вечерних туфель по деревянному покрытию палубы, к дамам приближалась мадам Боте-Лебреш. Заметив их издали, Эдма сделала стойку, как охотничий пес, и взяла курс на их столик. И Кларисса оцепенела от изумления, видя, как массивная, представительная, квадратная Дориаччи буквально проскользнула между двух столиков, где не смогла бы пройти даже сильфида, жестом карманного воришки ухватила свою сумку, мундштук, губную помаду, зажигалку и веер и направилась к двери бара, ни на миг не утеряв трагического величия.
На самом деле Кларисса не знала, что Дориаччи, стоило ей выбрать мужчину, которого она желала принести в жертву на гигантском алтаре своей постели с балдахином, сразу же обретала погребально-помпезный, молчаливо-трагический облик, скорее присущий Медее, чем Веселой Вдове. Застывший, испуганный Андреа с болью в душе увидел, как его возлюбленная величественно проходит через немногочисленную толпу, и ожидал, что вот-вот она исчезнет, не послав ему ни слова, ни взгляда, в глубине коридора, как вдруг заметил, что она слегка повернула голову в его сторону. И подобно тяжелому трехмачтовому судну, подгоняемому ветром и неспособному сбавить ход, чтобы избежать столкновения с крохотным парусником, который запляшет в водовороте и, без сомнения, пойдет ко дну; подобно этому горделивому, но не лишенному чувства жалости судну, которое спустит на воду спасательные шлюпки, чтобы подобрать жертв столкновения, знаменитая Дориаччи глазами указала Андреа на свой бок, вдоль которого висела рука с округлыми пурпурными ногтями. И один из пальцев сложился внутрь ладони и, пошевелившись два или три раза, указал самым тривиальным и самым красноречивым способом, что несчастья Андреа только-только начинаются.
Симон Бежар вошел в каюту первым, позабыв о правилах хорошего тона или того, что он лично считал таковым, отметила Ольга Ламуру со смутным беспокойством. Он уселся на кушетку и стал одновременно снимать новые лакированные туфли и галстук, правой рукой развязывая узел «бабочки», а левой шнурки – поза прямо-таки обезьянья. Одинаково покрасневшие ноги и шея наконец освободились от орудий пытки, и только тогда Симон взглянул на нее. Грозным взглядом. Ольга прошлась по комнате, выгнула спину, закрыла глаза и поднятыми очень высоко обеими руками стала разглаживать волосы. «Аллегория желания», – подумала она. Однако она не была вполне уверена, что аллегория пришлась ко времени. Это Симон должен был бы быть аллегорией желания. Но нахмуренный вид и поза эквилибриста этому не соответствовали. И Ольга чуть-чуть подалась назад.
29 
