Особенно,... 
78 
– Мне довелось услышать один разговор, – заявила она тихим голосом, – который вывел меня из равновесия… Вывел до такой степени, что вот – вы видите, в каком я состоянии! Без сомнения, я чересчур простодушна…
И она махнула рукой, изображая наивную растерянность маленькой девочки.
– Так что же нанесло удар по этому простодушию? – глазом не моргнув, осведомился Жюльен с серьезным выражением лица.
Он думал о том, как обо всем этом расскажет Клариссе, как они вместе посмеются, и вдруг поразился, сообразив, что уже все, все, что происходит с ним, он жаждет ей рассказать. Неужели это свойство влюбленности, спрашивал он себя. Это стремление рассказать другому обо всем, что с тобой произошло; эта уверенность, что все, произошедшее с тобой, для другого интересно и увлекательно? Но влюбленность сделала его жестоким, также отметил он: в конце концов, эта юная Ольга, несмотря на все ее смешные выходки, возможно, глубоко несчастна… Безусловно, Эрик Летюийе своим высокомерием и чванством глубоко ранил уже двух женщин.
– Что случилось? – с неожиданным жаром повторил он, и вдруг Ольге захотелось рассказать ему все.
Нет, не Ольге, а этой Марселине Фавро, вечной провинциалке, вечно стремящейся излить душу, а также вечно сентиментальной, которую, слава богу, бдительно контролировала Ольга Ламуру. И ответ был дан именно Ольгой:
– Да ничего. Ничего особенного, только разговорчики этого месье Боте-Лебреша окончательно меня довели. Ну должны же быть какие-то пределы гнусности, разве нет? – спросила она с подъемом.
– Должны, должны, – пробормотал неопределенно Жюльен, который, поддавшись искреннему порыву, тем не менее изнывал от желания продолжить прогулку в одиночестве. – И если я когда-либо вам понадоблюсь… – вежливо проговорил он, давая понять, что надеется быть ей полезным лишь в отдаленном будущем.
Ольга, улыбнувшись, кивнула в знак благодарности, он же обратился в бегство. Ольга наблюдала за тем, как он скрылся из виду, обогнув корабельную трубу, задаваясь вопросом, отчего она никогда не влюбляется в мужчин подобного типа, которые могли бы сделать ее такой счастливой (понятия не имея, что «мужчина подобного типа», сбежав от нее, тоже задал себе вопрос, отчего он никогда не мог полюбить такого типа женщину?). Она быстро вернулась к обдумыванию стоящей перед ней проблемы: как наказать Эрика? Посредством женщины, посредством прекрасной Клариссы, само собой разумеется… Это, как представлялось Ольге, была его единственная слабина… Но она понятия не имела ни о ее первопричине, ни о степени ее значимости.
Кларисса, к которой жизнь возвращалась по мере того, как она совершала неблагоразумные выходки, и счастье которой возрастало вместе с угрызениями совести, пришла в бар раньше Эрика, с рассеянным и одновременно замкнутым выражением лица. Она воспользовалась тем, что Эрик принимал душ, и поспешно оделась, в то время как он насвистывал за перегородкой, а затем бесшумно выскользнула, не затворив дверь. Он, конечно, выйдет из себя из-за этого побега и явится очень скоро, но десять минут, пять минут или даже три минуты с Жюльеном, с человеком, который одарил ее интересом к самой себе, своей внешности, своему телу (а если не интересом, то, по крайней мере, пониманием того, что этот интерес оправдан), – эти десять минут стоили сцены. Ей надо было поведать ему тысячу разных разностей, с которыми она столкнулась, а у него, в свою очередь, были для нее заготовлены тысяча ответов и тысяча вопросов, однако это не помешало им некоторое время сидеть неподвижно и молча на своих кожаных табуретах, пока они вдруг не заговорили одновременно и одновременно умолкли, как в худших американских комедиях. Они потеряли лишние тридцать секунд, уступая друг другу слово, и наконец именно Жюльен пустился во весь опор, начав экзальтированный монолог:
– Что нам делать, Кларисса?.. Вы ведь не отправитесь с этим человеком по прибытии в Канны? Вы ведь меня не бросите? Это смешно… Знаете, лучше сказать ему обо всем сразу!.. Может быть, вы хотите, чтобы об этом сказал я? И тогда я сочту своей обязанностью сказать ему об этом, если вы этого сделать не можете… Если ты этого сделать не можешь, – повторил он, нежно глядя на нее, отчего она ощутила небывалый прилив сил.
Улыбка Жюльена была улыбкой человека, по-настоящему нежного, человека, по-настоящему доброго; Кларисса впервые ощутила притягательность столь простого свойства, как доброта. Лучащиеся добротой глаза этого полузнакомого человека, ее возлюбленного, давали ей именно то, в чем ей отказывал взгляд Эрика: уверенность, что ее принимают безоговорочно такой, как она есть, что она любима, а не судима постоянно неким верховным существом. В конце концов, возможно, Эрик просто-напросто ее не любит, возможно, он ничего и не желает, как только развестись с ней… Возможно, его обрадует, что Жюльен попросил ее руки, несмотря на всю экстравагантность подобной ситуации?.. Однако Кларисса великолепно понимала, что все обстоит не так просто, и чем больше взгляд Жюльена, его желание убеждали ее, что она красива (красива без пошлости), что она имеет право на свободу и счастье, тем яснее она отдавала себе отчет в том, что поведение Эрика необъяснимо. Она осознала – без всякого гнева, – что ее буквально держат взаперти и навязывают негативный взгляд на себя самое, что к ней относятся не только без малейшего снисхождения, но и попросту агрессивно. И чем она ему так досадила, разве что своим богатством? Именно об этом и говорил Жюльен. Но ей не хотелось копаться в этом, подступаясь к теме денег, она опасалась увязнуть в ней, словно в малярийном болоте. Она знала, она была уверена в том, что, если Жюльен заговорит с Эриком или если Эрик узнает от других, до чего они договорились, последствия будут ужасными… как для Жюльена, так и для нее. И пусть даже нежный взор Жюльена ее разуверяет, удовлетворяет ее чувственный голод, ей становится не по себе, стоит ей только вообразить, как Жюльен будет противостоять изощренным и хладнокровным ходам Эрика, которые она знает досконально.
78 
