75 
Наконец, уже не в силах этого терпеть, он опускает свое старое тело на пол, заворачивает его в карты, как в простыни, и закутывается в них – карты на груди, карты под головой, они окутывают его, как одеяло, и даже в темноте он сразу же находит пересечение двух линий. Не выронив карандаша из рук, он соскальзывает в беспокойный сон. Хотя ему часто снятся сны, ему почти никогда не снится прошлое; однако недавно ему приснился Прованс, куда в молодости он думал удалиться от дел, чтобы работать на винограднике, и теперь, когда он то и дело просыпается ночью, ему снится она, он ясно видит ее лицо, видит ее на улицах Ист-Виллиджа в те дни или случайные ночи, когда она сбегала от своих ночных занятий. Он не был столь наивен, чтобы не задумываться, чем же она занималась, но в то время он был еще достаточно молод, чтобы простить все, если бы она позволила ему простить ее, и когда они лежали в его крохотной каморке на площади Св. Марка, глядя на стены, оклеенные картами Лондона, Парижа и Вены, он понимал, как близок к тому, чтобы избавить ее от тех секретов, о которых она отказывается рассказывать. В углу сидел маленький плюшевый мишка. Мы возьмем его с собой, обещал ей Карл. В твоем желании сквозит больше идеализма, сказала она (или что-то в этом роде), чем у всех мужчин, которых я когда-либо знала; ты говоришь о моей улыбке, а не о моей груди, и я чуть ли не верю, что ты говоришь искренне.
После этого ему оставалось лишь пытаться оказаться достойным своего идеализма, что часто означает предпочтение идеализма вожделению, – выбор, который отмечает и конец, и начало любви. Какое-то время Карл едва мог преодолеть тягу проследить ночью, где она живет, где работает, увидеть все места, о которых, он знал, она не хочет, чтобы он знал. В то время он думал, что, возможно, если столкнется с ней, если скажет ей: «Я все знаю, и мне все равно», – все ее тайны беспомощно рассыплются. Но он все же преодолевал это желание и не следил за ней, и не был уверен, удерживается ли потому, что она сочтет слежку предательством, или потому, что какими бы ни были ее тайны, если бы они открылись, между ними могла разверзнуться пропасть, или, как он больше всего боялся, потому что он мог оказаться не таким великодушным, каким считал себя, и, узнав ее тайны, вместо этого сказал бы ей: «Я все знаю и не могу этого вынести». Он не очень полагался на возможность того, что она лучше поняла его сердце, чем он сам. Теперь, сорок лет спустя, ее имя стало для него самой большой тайной из всех.
И тут сон нашептывает разгадку тайны ему на ухо.
Он просыпается в темноте с ее именем. И снова оно тут же исчезает из памяти. Туман с залива плывет через окно и заполняет пентхауз. Карл садится на своей постели, все еще с карандашом в руке, а в другой руке все еще держит карту, которую чертил во сне. Подковыляв к столу, где он включает маленькую настольную лампу, он видит написанные за миг до пробуждения координаты, спиралью взвившиеся в воздух, прежде чем опуститься в какую-то точку, расположенную – если бы кто-то мог увеличить масштаб карты до настоящего – в ветхом пентхаузе на пересечении Грант и Буш в городе Сан-Франциско. Карл всю ночь не выключает свет в твердой и неколебимой уверенности, что исчезает.
И все же это должно случиться еще раз, прежде чем он начинает понимать. Только на следующее утро, одолеваемый небывалой усталостью, к тому же сцепившейся в жестоком поединке с голодом, Карл встает, чтобы спуститься на улицу и пойти в булочную и в китайский квартал, – и тут с некоторым смущением обнаруживает, что за ночь лестница отеля рухнула. Несколько пролетов, ведущих из пентхауза, висят в воздухе на полпути, и далеко внизу виднеются несколько поднимающихся пролетов, которые тоже останавливаются в воздухе на полпути, а посередине – никаких признаков разрушения, как будто остальные пролеты просто растворились в темноте. Карл стоит наверху, ошеломленно вглядываясь вниз в попытках вспомнить, слышал ли он обвал лестницы во сне, и размышляя, как же лестница могла рассыпаться так бесследно и бесшумно, заключив его наверху. В раздумье о том, не оглох ли он, или, может, отупел, или просто так погрузился в усталость и одержимость, что совершенно не замечал происходящего вокруг, Карл скорее недоумевает, чем ужасается оттого, что теперь ему не спуститься на улицу. Ничего не видя, он ковыляет обратно в пентхауз и через окно смотрит на город, думая, может ли он кого-нибудь позвать, сможет ли он что-нибудь сказать, чтобы кто-нибудь услышал, и может ли кто-нибудь что-нибудь сделать, даже если услышит его.
75 
