5 
– Что вы раскопали? Это была дуэль?
– Дуэль, – Леон поморщился, глянул в яркое летнее небо. – Один пистолет на двоих, шесть шагов, по жребию. Убийство в рамках дуэльного кодекса. Эвариста вызвали Александр Дюшатле и его приятель, национальный гвардеец. Да, гвардеец. Все?
– Дюшатле... Он дружил с Галуа! Из-за него Эварист попал в тюрьму...
Галуа судили за сущую глупость – незаконное ношение формы Национальной Гвардии. Надел он ее на демонстрацию в защиту арестованных товарищей, в том числе и Дюшатле. Форма была предлогом упрятать парня за решетку. Перед этим Галуа пытались судить за то, что он на банкете помянул королевское имя, держа нож в руке.
Не получилось – слишком глупо.
– С Дюшатле говорили?
– Не можем найти. Найдем, не волнуйся. Нам пора, начинают.
Шевалье оглянулся. Процессия втягивалась в ворота.
– Из-за кого случилась дуэль? В письме говорится, что из-за «кокетки»...
– Какая теперь разница, разница? Стефания дю Мотель, дочь врача лечебницы Фолтрие. Дюшатле – военный, усы до ушей. Что еще девице требуется? Галуа – парень горячий, не сдержался. Наговорил всякого... Пока мы не разобрались, Дюшатле поминать не будем. Пустим байку для газет, намекнем на аристократа, записного бретера... Такое съедят с удовольствием. Видел крепких ребят – у гроба? Из военной школы, сами вызвались. Растем! Пусть полиция знает. Иногда полезно качнуть мускулом.
– Я хочу вам помочь, Николя!
– Мы к тебе обратимся, обратимся. После...
* * *
Все похороны похожи – в пригороде Нима, в Парижском Пантеоне, на Новом Южном. Огюст Шевалье имел печальный опыт: ребенком стоял у гроба бабушки, подростком хоронил отца. Две недели назад провожал своего несостоявшегося учителя – великого Жоржа Кювье. Первооткрыватель допотопной жизни обещал зачислить Огюста, представленного академику, в штат лаборатории. Бодр, весел, никто и предположить не мог...
Кювье умер в шестьдесят три, проболев два дня. Не возраст для ученого. Однако шестьдесят три – не двадцать. Вон, отец и мать бедняги Эвариста – с серыми лицами. Окаменел от горя Альфред, младший брат. Ему-то каково! Родители не успели к смертному одру, успел он. Рассказал обо всем друзьям, полиции – та даже не заинтересовалась случившимся. Был человек, нет человека... А ведь Галуа официально считался заключенным, числился в тюремных списках.
Из Сен-Пелажи никто не пришел констатировать смерть.
Кюре отсутствовал. Не было и депутатов Палаты. Зато политики-лилипуты суетились, строясь в очередь. Записные болтуны, сами не знают, чего хотят: Республику или порцию бланманже. Один протолкался к гробу, снял шляпу, сурово нахмурил брови.
– Сограждане! Французы! Сегодня мы провожаем...
Шевалье вздохнул – этот надолго. Жаль, не смог прийти Командор. Говорят, просил начальника тюрьмы, чтобы отпустил под конвоем. Отказали. Странное дело! – Галуа судили одновременно с вождем, даже срок одинаковый дали – год. Вождь в крепости, к нему не попасть, но Командор жив. Его сторожат, кормят, лечат – и не убивают.
– ...жестокие удары судьбы. Рок нанес внезапный удар!..
Не иначе, вчера оратор смотрел «Нельскую башню». Удар не был внезапным. Сперва в камере – загадочный стрелок из мансарды дома напротив промахнулся, убив соседа Галуа. Затем странная попытка самоубийства. Эварист ничего не помнил. Выпил в тюремном кабачке, заснул – и проснулся весь в крови. Бритва полоснула по венам.
Он клялся, что умирать не собирался, – ему не верили.
– ...Во имя будущего!..
Оратора-толстяка сменил у гроба человек-спица, живое воплощение чахотки. Впрочем, чахотка оказалась не только живой, но и говорливой.
– Граждане-е-е-е! Трудовой Пари-и-иж!
Толпа шевельнулась, потянулась к гробу. Шевалье закрыл глаза – и увидел друга, веселого, юного, в форме ученика Нормальной школы. Шляпа, как у бурбонского камергера, блестящие пуговицы в два ряда.
Прощай, Эварист!
Расходились не спеша.
Случайных зевак унесло первыми. Одинаковые крепыши выждали минуту возле разверстой могилы – и были таковы. Политики задержались, спеша пожать как можно больше рук. Но и они ушли, не дождавшись, пока гроб покроют землей. Парижский обычай – дослушать священника, пособолезновать и прочь.
Наблюдатели с раскрытыми тетрадками убрели к воротам. Брали интервью или фиксировали уходящих. Родители и кучка членов Общества стояли, наблюдая, как темный провал жадно поглощает желтую глину – лопату за лопатой. Наконец могила пресытилась, вспучилась горбом. Служители подровняли холм, на глину легли венки.
5 
