31 
— Кажется, я это где-то уже слышал. — И Билл скользнул на сиденье между Сарой и Стивеном, усердно улыбаясь Саре. Установив таким образом с ней контакт, он перекинулся на Стивена, но тот не собирался поддаваться молодому вертопраху и проткнул его ледяным урезонивающим взглядом. Билл намек понял, встал и удалился, не забыв, однако, еще раз чарующе улыбнуться Саре.
По дороге к метро Стивен мрачно заметил Саре:
— Молли и отдаленно не напоминает Жюли.
— Она еще убедит вас, вот увидите.
— Эндрю лучше бы ковбоя играть. Или его лошадь.
— Что ж, Реми тоже немало времени в седле проводил.
— А что до этого красавчика… Жюли не ослепила бы смазливая мордашка.
— Именно на милую мордашку она и позарилась, Стивен, не занимайтесь самообманом. Поль — романтический юный лейтенантик, и ничего более. Неужели вы не видите? Ради драматического контраста…
— Бог мой…
— Ничто из написанного ею не дает возможность предположить в Поле чего-то большего, чем миленького мальчика.
Они остановились на тротуаре. Сара задумалась о новом для Стивена унылом тоне. О том, что в самом начале знакомства она вообще считала его на такой тон неспособным. Она почувствовала облегчение, заметив, что Стивен старается сохранить видимость достоинства, в то время как глаза его оставались жалобными.
— Я в полной растерянности, Сара, — вымолвил он внезапно, улыбнулся и зашагал ко входу в подземку, еще раз махнув ей рукой.
На первое чтение первого действия собрались почти все, но размер зала скрадывал многочисленность присутствующих. Генри объявил, что займется расстановкой с самого начала, потому что от того, где и как кто стоит, зависит звучание голоса, движение — в общем, всё. Актеры лишь обменялись едва заметными улыбками: ^Начинается!» Никто от Генри иного и не ожидал. Они занимали указанные места с видом танцоров, готовых по сигналу сорваться с места. Генри утром прибыл из Нью-Орлеана и вытанцовывал свои указания, на мгновения превращаясь в тех персонажей, которых каждому предстояло сыграть. Конечно же, он и сам был актером. И танцором тоже был, в молодости. И в цирке клоуном работал, спотыкался о собственные пятки и чудесным образом восставал из павших. Предки его, должно быть, происходили родом из Италии, от них и темные драматические глаза. Часто можно на юге Европы увидеть человека — мужчину или женщину — бешено жестикулирующего в подтверждение своей бурной речи, и перед тем, как он внезапно замрет, глаза его приобретают мрачный фаталистический оттенок. Слишком много солнца, слишком много крови пролито в истории, слишком много всего в прошлом и врожденное ожидание того же в будущем. И вот перед вами Генри Бисли с севера Соединенных Штатов, отключенный, расслабленный, южные глаза его, кажется, ничего не видят, средиземноморские глаза, но он уже готов к чему-то, к движению, к порыву, и идея движения отражена в его обуви, пригодной для марафона. Вся обувь таких людей, кажется, предназначена для непрерывного столетнего спринта.
Стивен и Сара сидят бок о бок у стола, который вытекает из стола Генри — режиссера. Дальше стол Роя Стрезера, наблюдающего за происходящим орлиным взором и набрасывающего заметки в блокноте. Мэри Форд все фотографирует.
Чтение началось со сцены в доме матери Жюли на Мартинике, куда на вечеринку прибывает офицер Жан с симпатичным товарищем Полем, которого он и представляет Жюли.
Так как музыканты все еще отсутствуют, пение проговаривается, чтобы народ представлял, что происходит. За певцов читает Рой, бубнит голосом бесцветным, как телефонный автоответчик, возглашающий: «Номер абонента не определен».
В первой сцене Жюли стоит в эффектной позиции возле арфы, очерченная белым муслиновым платьем (Молли одета в джинсы и малиновую футболку). Платье папа-плантатор купил в далеком Париже по настоянию мамы Сильвии. Жюли поет (Молли читает) обычную балладу с нотного листа (с листка, текст напечатан на машинке). Ноты тоже привезены отцом из Парижа. Хотя дом и две живущие в нем красавицы, мать и дочь, имеют определенную репутацию, молодые офицеры, тянущие служебную лямку на этом прекрасном, но одуряюще скучном острове, не скрывают разочарования, ибо Жюли и Сильвия держатся так, как вели бы себя их собственные матери и сестры, а то и построже. Надо же, парижские моды на Мартинике!
Офицеры уходят, и женщины непринужденно беседуют словами из дневников Жюли.
31 
