63 
— Странное племя эти люди.
— Годам к десяти-одиннадцати мамочка для него уже чужая.
— Полюбила я чужого, — запел Генри. Улыбнулся. — Мне повезло, что встретился я с вами. Для вас это не секрет. Не знаю, как бы я без вас справился, Сара. А сейчас пора позвонить домой.
Встречаться с Биллом ей не хотелось, любоваться на Стивена и Молли, на отражение собственной прискорбной ситуации — тоже. Она села у окна своего номера, не включая свет, следила за происходящим на площади, слушала молодые голоса. Ни Стивена с Молли, ни Сэнди с Биллом внизу не видно, Бенджамина обхаживает Жан-Пьер. Сара улеглась.
Проснулась она, возможно, оттого, что смолкла музыка. Тишину нарушали лишь цикады. Нет, не цикады. Крутилась, пощелкивая, вертушка поливальной установки. От луны остался лишь ломтик, лениво ползущий над городскими крышами. Пыльные звезды, мокрая пыль, обрызганная дождевальной установкой. На тротуаре возле закрытого кафе на поставленных рядом стульях две фигуры. Тихие голоса, затем смех Билла. Он, разумеется, не с женщиной, это Сара слышит по смеху. Ни с Молли, ни с Мэри — ни с какой женщиной не станет он так смеяться.
Вернувшись в постель, Сара улеглась поверх одеяла. Ночь дышала дневным жаром, жалкая прыскалка под окном никак не освежала воздуха. Ее охватило нечто худшее, чем желания. Глаза распирали невыплаканные слезы. О чем скорбим?
Сара заснула. Любовь… процесс горячий, влажный… но не жжет, не жалит. Пробудилась призраком: от нее отделился фантом, с нею равнообъемный, скользнул в сторону, сморщился до стадии сосунка. Призрак-младенец окунулся в жаркую жгучую влагу, пропитался болью желания и вернулся в ее тело. Она перевернулась вниз лицом, вонзилась зубами в подушку. Сухая ткань уколола язык горечью…
Лежа на спине, Сара наблюдала за игрой бликов на потолке и стенах номера. Контрастную светотень бросили на потолок фары запоздалого автомобиля. Голоса в коридоре: Стивен… Второй, очень тихий — женский. Молли? Что ж, совет да любовь.
В поле зрения Сары попала не только эта комната, сон все еще не оставил ее, он расслоился, размножился, обволакивая ее и все окружающее. Раскалывалось и пространство. Вот область обитания отделившегося от нее младенца. Она ощущает его отчаяние. Чувствует присутствие множества иных сущностей. Вот голова красавца молодого. Билл — он же Поль… Самодовольная улыбка, взгляд в зеркало… Но из зеркала смотрит молодое женское лицо, оживленное, насмешливое. Сара прикоснулась пальцами к собственному лицу — под ним, она знает, скрыты другие. И молодой женщины, и девочки, и младенца. Она заставила себя подняться и подойти к окну. Стулья внизу не заняты, площадь пуста. Забытая поливалка по — прежнему тарахтит под деревьями.
С языка падают слова.
— …Стадии взросления, созревания, срыва в водоворот… — Спит она или грезит? Сидит ли у окна? Нет, она не спит, но язык ее… — стадии взросления, созревания, срыва в водоворот…
Желание не ослабевает, рвет на части. Сара не припоминает, чтобы с ней случалось такое даже в периоды самой сильной влюбленности. Режущая нутро пустота заполняет ее, вытесняет жизнь из тела. Нужда, зависимость, беспомощное и безнадежное ожидание теплых рук, момента возврата жизни и любви…
Четыре. Скоро рассветет. Сара идет в душ, неспешно одевается, готовится к дневной активности, затем возвращается к окну. Верхушки деревьев уже розовеют, площадь все еще пуста. Но вот в устье улицы Жюли Вэрон появилась старуха в платье с длинными рукавами. Платье белое в розовых цветочках, с черным воротничком и черными манжетами. Идет без спешки, смотрит под ноги. Подошла к скамье под платаном, протерла ее белым платком, села. Замерла, прислушиваясь к стрекотанию цикад и дождевальной установки. Ей нравится сидеть на площади в одиночестве. Наблюдающую за нею Сару старуха, разумеется, не заметила. Возможно, так же сидела на этой скамье ее мать, а до нее и бабка… думая всякие гадости о Жюли.
Сара вышла из комнаты, спустилась по лестнице. У конторки никого. Она отодвинула засов на двери, вышла на тротуар. Проходя мимо старухи, обменялась с нею улыбками. «Бонжур, мадам — бонжур, мадам».
До домика Жюли около трех миль. Сара не торопилась, так как уже навалилась жара. Асфальт присыпан розовой пылью, такая же пыль на стволах и листьях деревьев. Листья вялые, обвисшие, дождя не было давно. Солнце поднялось над холмами, залило красные стволы сосен красным светом, исчертило землю тенью. Жюли окружал скупой, суровый пейзаж, несравнимый со щедростью лесов Мартиники, пропитанных тяжелым, наркотическим цветочным ароматом. Здесь резко пахло тимьяном, майораном и сосной. Асфальт закончился. Сара продолжала путь по дороге, которой пользовалась Жюли, размышляла о том, что отделяло ее от женщины, жившей восемьдесят лет назад. Горячий воздух уже обжигал кожу и носоглотку. Возле развалин домика трудились двое рабочих, поправляли стулья и убирали мусор после вчерашнего концерта. На пустую сцену напрашивались суровые древние драмы. Казалось, сейчас выскочит на нее пролог в маске, возвестит начало представления, в ходе которого злой рок преследует обреченных, а античные боги сварливо торгуются, словно базарные торговки, выжимая друг из друга все новые льготы для своих протагонистов. Интересно представить себе такой торг из-за Жюли между Афродитой и Афиной. Сара обошла домик, опутанный проводами и обвешанный динамиками, воображая общение богинь как разговор двух школьных училок, обсуждающих нерадивую ученицу. «Могла бы намного лучше, если бы приложила хоть капельку усердия». Но если Жюли не жрица богини любви, то кто она? Ей присуща безжалостная соблазнительная женственность, сразу распознаваемая женщинами и за версту ощущаемая мужчинами, отметающая и подавляющая всякие соображения морали и порядка — сильный аргумент Афродиты. Но почитайте ее дневники… Так кто же она?
63 
