47 
По обе стороны узкой крутой дороги, ведущей через старую деревню — Старый Колкомб, стояли маленькие серые домики. Там же находился деревенский клуб, а напротив него — кладбище и приземистая башня церкви, где Фрэнки и Рэю предстояло обвенчаться. Хотя эта часть деревни была старой, церковь называлась «новой». Другая, саксонская или норманнская, была заброшена вместе с окружавшим ее поселением в пятнадцатом веке, во время эпидемии непонятной и неодолимой болезни. Сколько их было тогда, странников? Клему не раз приходилось фотографировать потоки беженцев, и он хорошо представлял себе это жалкое зрелище, однако он не мог вызвать в воображении картину английских беженцев, на английской земле — молодежь, идущую пешком, стариков в повозках или на спинах животных. Они не ушли далеко, хотя для многих, привыкших всегда видеть дымок родного очага, путешествие, должно быть, показалось бесконечным. Потом они ставили церковь, строили дома и амбары, прокладывали новые тропки — и все это, пока половина из них еще оплакивали тех, кто, обернутый в саван, остался навеки на старом месте. Колоссальное предприятие! Колоссальный вклад в совместное будущее.
Рядом с кладбищем — место выбрано будто в насмешку — располагалась недавно построенная деревенская больница, где Клэр был назначен прием в полшестого у Лориного врача. Магазин находился на перекрестке, на самом верху холма. Справа дорога уходила на восток к Фрому. Слева были маленькое кафе, гараж, отделение Британского легиона, небольшой квартал послевоенной застройки. Припарковавшись под окнами Британского легиона, Клем прошел метров двадцать до магазина. Здесь мало что изменилось. Те же неосвещенные окна, ящики из-под молочных пакетов (только нынче они были, вместо металлических, из оранжевой пластмассы) так же стояли штабелем снаружи; на стеклянной двери, как и раньше, прилеплены картонные квадратики объявлений — о продаже кроликов (интересно, как домашних любимцев или на рагу?), подержанной стиральной машины, подержанного, почти не ношенного пальто. Соседним деревням, с процветающими постоялыми дворами и сложными системами ограничения дорожного движения, казалось, был известен секрет финансового благополучия и безмятежной деревенской жизни; но на Колкомб он не распространялся. Насколько Клему было известно, здесь не существовало ни завлекательных старинных обычаев или охотничьих сборищ, ни рождественских пантомим; не было даже деревенской лужайки. Деревней владела какая-то странная апатия, словно случившийся полтысячелетия назад моровой исход прикончил все ее стремления. Эта деревня вполне могла бы сойти за пригород ничем не примечательного провинциального городка. Все ее прелести были случайными, желания прихорошиться не было ни малейшего.
Клем вытащил список из кармана и начал наполнять корзинку. Кроме нескольких овощей — грязных неаппетитных корнеплодов — все продукты были привозными. Хлеб — нарезанный и запечатанный в полиэтиленовые пакеты, яйца — из Кента. Новенький холодильник был битком набит яркими коробками «чикагской» пиццы. Клем вспомнил местный магазинчик в своем переулке, продающийся там чеснок, свежий чилийский перец, сладкий картофель, паприку, хумус домашнего приготовления. Из самодельной будки в глубине магазина можно было дешево позвонить в Аддис-Абебу, Бангалор, Фритаун, а потом получить сдачу у девушки с изукрашенными хной руками. Может, лучшей надеждой на спасение английской деревни является иммиграция в крупном масштабе? (За кого нужно голосовать, чтоб провести такую меру в жизнь?) В Колкомб новую кровь последний раз привнесли, как любил рассказывать Рон, итальянские военнопленные, которые работали на соседних с деревней полях и оставили после себя в сорок пятом выводок черноглазых малышей да по-прежнему видневшуюся с шоссе пару белых коринфских колонн по бокам ведущей в никуда железной дороги.
Кеннет помог ему разобрать покупки. Они уложили в холодильник (постоянно трясущийся, словно от собственного нутряного холода) молоко, сыр, яйца и йогурты, потом расставили на полках консервы, упаковку кукурузных хлопьев, рис, сахар, чай и кофе. Вспомнив слова поварихи из «Итаки» о любви Клэр к сластям, он купил шоколадный кекс и две банки малинового варенья. Десяток лампочек он спрятал в шкафу, затем вынул две обратно и положил на каминную полку. Время близилось к полудню. Проверяя, не забыл ли чего, он наскоро обошел дом. Лампочки. Радио. Книги? Какие-нибудь украшения на стены, что-нибудь декоративное, домашнее. Потом подозвал свистом из сада собаку и вместе с Кеннетом пошел в паб. Их в деревне было два, ближайший назывался «Помпа» и, видимо, так же как и медленно разрушающаяся дача, страдал от проседания фундамента. Над пустой автостоянкой (не считая стоящего на кирпичных опорах розового фургона) безжизненно повис флаг Соединенного Королевства. Внутри паба было темно, как в испанской церкви. Двое мужчин — единственные, кроме них, посетители — сидели на стульях у стойки бара, время от времени строя гримасы своим отражениям в висящем позади батареи бутылок со спиртным темном зеркале. Клем спросил хозяина, можно ли у них пообедать. Хозяин посмотрел на часы, лицо его выразило мимолетное раздражение, и он позвал кого-то в окошечко. Вышла женщина в сопровождении немецкой овчарки в наморднике. Она сообщила, что есть только яйца в колбасном фарше и чипсы, а больше ничего. Клем заказал яйца и две пинты горького шенди[40]. Он не знал, умеет ли его двоюродный брат играть в бильярд. Получив в руки кий, Кеннет уставился на него так беспомощно, словно это был старинный инструмент, которым, по требованию Клема, он должен был, выйдя на улицу, замерить угол возвышения солнца над горизонтом. Клем принялся гонять шары в одиночку. Звякнул колокольчик микроволновой печи. Отыскав где-то помидор, женщина разрезала его и положила по половинке на каждую тарелку. Отправив в рот пару кусков своей порции, Клем отодвинул тарелку в сторону и закурил. Кеннет прикончил обе порции и, громко рыгнув, улыбнулся (все-таки, харвудская порода). Клем пообещал на следующий день взять его в кафе через дорогу. Собака вылизывала что-то под скамейкой. Клем пошел в туалет — вонючую пристройку позади паба. Забирая Кеннета и собаку, он не стал относить тарелки и кружки к стойке. Он чувствовал, что запросто мог бы, не напрягаясь, побить хозяина головой об стойку, советуя ему при этом пойти в магазин и запастись «чикагскими» пиццами. Сцены агрессии — минутные ролики головокружительного буйства — посещали его два-три раза в день, вызывая прилив адреналина в крови. Шагая с Кеннетом по дороге, он думал о человеке в белом льняном пиджаке. Где он теперь? Остались ли у него какие-нибудь следы того, что с ним произошло? Шрамик, синяк? Клем надеялся, что алкоголь вытеснил эту историю у него из головы, что воспоминания о случившемся растворились в бутылке коньяка или трансформировались, чтобы со временем превратиться в почти смешной анекдот. «Там, в самолете, был один чувак. Никогда раньше в глаза его не видел. Настоящий шизик…»
47 
