110 
Эргин отвел руку для броска, пошатнулся, сделал неверный шаг и рухнул ничком, оставив заботы живым, – из-за уха у него торчало длинное оперенное древко стрелы.
Воздух снова взвизгнул. Арей, не оборачиваясь, поймал на лету вторую стрелу и с диким изумлением уставился на свою ладонь, глубоко оцарапанную наконечником.
Резко обернувшись, он увидел на том берегу Кефиса юношу, который накладывал на тетиву варварски длинного лука последнюю стрелу.
Вот он выпрямился и прицелился, оттягивая тетиву до самого уха, – тот, кто отказался быть возничим на колеснице Арея.
И еще что-то двигалось в клокочущих водах реки, ниже размываемого завала из камней, бревен и глины; словно сам бог Кефиса поднялся из мутных глубин, желая выйти на берег.
Одно из бревен ударило упрямого пловца, подбросив вверх, и Арей увидел лицо плывущего. Это был тот же самый юноша, который натягивал сейчас лук на обрыве; это была та же самая стрела. И столько ярости и неотвратимой мести было в этом раздвоившемся лице, что Арей содрогнулся.
В следующий момент его шатнуло – третья стрела ударила в наплечную пластину панциря, промяв металл.
Арей запрокинул голову к небу и рассмеялся.
Потом бог посмотрел на Амфитриона, истекавшего клекотом забитого кровью горла.
– У тебя хорошие сыновья, лавагет, – Арей не спрашивал, а утверждал, и странная усмешка бродила по его лицу. – Очень хорошие. Умирай, герой, и не бойся – я, Арей, нелюбимый сын близорукого отца, не из болтливых…
И исчез вместе с колесницей и вороными жеребцами как раз тогда, когда задыхающийся Алкид разорвал объятия Кефиса и выбрался на берег, на ходу освобождаясь от веревки, в последний момент наброшенной на него братом.
Вид юноши был страшен – избитый, мокрый, совершенно голый, с всклокоченными и вымазанными глиной волосами, с безумными глазами на бледном, как у покойника, лице.
Кинув веревку кому-то из фиванцев (тот сразу побежал к одиноко растущему на берегу дереву), Алкид вырвал двуручную секиру из чьего-то трупа и с ревом бросился на опешивших щитоносцев Птерелая, прорубаясь к тому месту, где умирал его отец.
И у притихшей было бойни появились цель и смысл.
Бой за тела предводителей.
Какой-то коренастый воин в кожаном, обшитом кабаньими клыками шлеме непонятно как оказался возле Амфитриона. Попросту расшвыряв нескольких минийцев, воин правой рукой подхватил уже ничего не чувствовавшего Амфитриона под мышки и, прикрываясь овальным щитом с изображением скалящегося вепря, потащил лавагета прочь.
Рядом с неизвестным почти сразу возник голый юноша с кровавой секирой – и когда опомнившиеся минийцы услышали крик со стороны Кефиса, то, обернувшись, с суеверным ужасом увидели все того же юношу, но почему-то не с секирой, а с тяжелым копьем, подобранным на ходу.
Даже избранные щитоносцы Птерелая – те, кто был еще жив – попятились: драться с победителем Кефиса, способным находиться одновременно в двух местах, не хотелось никому.
– Эргин убит! – весьма своевременно заорал воин в шлеме с кабаньими клыками; и это был финал войны Орхомена и Фив.
Минийцы стали бросать оружие, сдаваясь в плен.
– Это ты, Алкид? – устало спросил находчивый воин, снимая шлем и вытирая пот со лба. – А я-то спешил… и опоздал. Это действительно ты, Алкид?
– Я, учитель, – ответил Алкид и твердо взглянул в горбоносое лицо Автолика.
10
Амфитрион ни на минуту не сомневался, что умер.
Во всем теле ощущалась необыкновенная легкость, дышать было совершенно необязательно, солнце било прямо в глаза, заставляя щуриться, а вокруг почему-то шумела священная роща под Крисами, куда взбалмошная судьба однажды девятнадцать лет тому назад занесла Амфитриона с беременной Алкменой по пути к дельфийскому оракулу.
И бил у самых ног чудесный источник, исцеляющий все болезни, кроме смерти.
А в тени старого ясеня, бездумно играя льнущим к пальцам цветком шиповника, на том самом бревне, где некогда сидел слепой прорицатель Тиресий, сидел суровый, лишь слегка отяжелевший с возрастом мужчина, очень похожий на сорокалетнего Амфитриона.
– Я знаю тебя, – Амфитрион не был уверен, произнес он это вслух или только подумал. – Ты Зевс, сын Крона, внук Урана.
– И я знаю тебя, – ответил или подумал мужчина, медленно склонив тяжелую лобастую голову. – Ты Амфитрион, сын Алкея, внук Персея, мой правнук. Радуйся, смертный: ты умер, как жил, – героем.
110 
