136 
– Сильно заблуждался, – с горькой улыбкой закончил Арей. – Ничего, Лукавый, теперь мы квиты! Я-то всегда полагал, что не знаю страха иначе, как Фобоса, своего сына… но ты пошел на Флегры в разведку, а вот мне духу не хватило. Так что, думаю, Гермий-Простак и Арей-Боязливый сумеют договориться! Хотя бы на время.
– А оно у нас есть, это время? Что скажешь, Арей?
– Не знаю, – серьезно ответил бог войны. – Знаю только, что Совет не завершился дракой лишь благодаря Аполлону, который взялся в течение полугода тайно присматривать за Гераклом. Срок службы у Эврисфея истек, герой свободен – вот Аполлон и понаблюдает, на что он свою свободу употребит! Предложение Стрелка так поразило Семью (сам понимаешь, с Аполлоновой гордыней и вспыльчивостью идти в тайные соглядатаи!), что все единодушно решили отложить окончательный вердикт. И поклялись Стиксом, что за эти полгода – никакого личного вмешательства.
Седая прядь волос снова упала на лоб Эниалию, но на этот раз он не стал ее отбрасывать.
– Передай им… – Арей замялся.
Гермий ни на минуту не усомнился, кого имеет в виду Арей; только сам Лукавый вкладывал в это «им» несколько больший смысл, чем его собеседник.
– Передай им, чтоб не высовывались. Чтоб тише воды и ниже травы! И никаких этих… подвигов. Если еще и Аполлон…
Арей надел шлем и шагнул вперед.
Воздух вокруг него задрожал, словно бог колебался: открывать Дромос или нет?
– Скажи, брат, – донеслось из-за забрала, и два темных огня зажглись в прорезях шлема, – скажи мне… Гиганты – кто они?
…Флегры, Пожарища, обугленная плоть Геи-Земли, разодранные глазницы неба – и Сила, смертная Сила, пришедшая убивать навсегда… герои Тартара.
– Обреченные убийцы, – нужные слова пришли сразу.
– А что они, – голос Арея, прежде глубокий и звонкий, дал предательскую трещину, – что они делают с такими, как мы? Уничтожают?
– Приносят в жертву.
– Кому?
– Себе.
Эписодий первый
1
Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, родной брат Таната-Убийцы и Мома-Насмешника; когда лживые видения смешиваются с пророческими и вольной толпой носятся над землей, заставляя прорицателей беспокойно ворочаться на смятом ложе.
Это случилось за два часа до рассвета.
И Гипнос недовольно поморщился, пролив маковый настой, когда громоподобный хохот трех луженых глоток сотряс южные ворота Фив и разбудил, по меньшей мере, половину Беотии.
– Охо-хо-хо! Уха-ха-ха! Гы-гы-ик! Когда они ходили с Гераклом на амазонок! Го-го-го!..
Громче всех веселился Телем-Никакой, потомственный караульщик. Его дед, покойный Телем Гундосый, полжизни просидел у фиванских ворот, его отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном посту; и сам Телем, внук Телема и сын Краная, вот уже полтора десятилетия шел протоптанной стезей.
Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году стал Телемом-Никаким, и временами ему казалось, что этим он позорит своих достойных предков.
Особенно когда злые языки утверждали, будто прозвищем Телем обязан жене; вернее, ее ответу на вопрос подруг: «Каков Телем на ложе?»
Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут похвастаться, что у них в жизни всего одна неприятность?!
– Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок… Боги, этот мальчишка рассмешит и мертвого!
– Нечего ржать, мерины! – звенящим от негодования голосом выкрикнул щуплый паренек, сидевший на корточках перед Телемом и двумя другими караульными. – Именно так! Этот шрам я заработал, когда мы с Гераклом ходили на амазонок!
Трехголосое хрюканье было ему ответом – на большее у караульщиков не хватило ни сил, ни дыхания.
…Паренька звали Лихасом. Минувшим утром он явился в Фивы и до вечера просидел у ворот, развлекая часовых своей болтовней. Вечером же Лихас неожиданно ушел в город, где пропадал до полуночи, после чего вернулся встрепанный и запыхавшийся; теперь он снова коротал время с караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.
За время его отсутствия Телем успел плотно поужинать и вдоволь поразмышлять о старых добрых временах. К последнему смутному пятилетию определение «добрый» никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах шумно и зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на час называли себя именем умершего Креонта (удачу, что ли, приманивали?); сейчас в басилеях ходил невоздержанный в разгуле и скорый на расправу Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского.[45]
136 
