Особенно,... 
17 
Вновь и вновь прокручивая в голове подслушанный ненароком разговор, Мэри думала о том, как ей стать лучше. Она не без сожаления перестала повязывать волосы лентой, хотя и считала, что ей очень идет, когда ниспадающие густые локоны обрамляют ее довольно вытянутое худое лицо. Мэри купила в магазине одежду, в которой чувствовала себя неуютно, потому что по-настоящему она ощущала себя самой собой лишь в девичьих платьицах с передничками и юбках детского фасона. И впервые за всю свою жизнь Мэри стала испытывать чувство неловкости в присутствии мужчин. Легкий налет презрения к ним, о котором она даже не подозревала, защищавший ее от близости с мужчинами ничуть не хуже, чем это могла бы сделать безобразная внешность, истаял, и Мэри утратила былую уравновешенность. Затем она стала искать себе жениха. Она не ставила перед собой задачи именно в этих словах, но ведь в любом случае Мэри была в высшей степени общественницей, пусть даже она никогда не воспринимала «общество» как абстракцию: раз ее друзья считают, что ей следует выйти замуж, значит, в этом что-то есть. Именно так, наверное, сказала бы Мэри, если бы когда-нибудь научилась выражать словами свои чувства. И первым мужчиной, которого она к себе подпустила, был вдовец пятидесяти пяти лет, имевший детей-подростков. Все дело в том, что с ним она себя чувствовала спокойней… потому что жар и объятия не ассоциировались у нее с джентльменами среднего возраста, которые испытывали к ней чуть ли не отеческие чувства.
Мужчина этот великолепно знал, что именно хотел: приятного товарища, мать своим детям и женщину, которая смогла бы вести хозяйство. Он нашел Мэри милой и увидел, что она относится по-доброму к его детям. Вариант представлялся ей самым что ни на есть подходящим: раз уж она собралась выйти замуж, именно такой супруг ей и был нужен. Однако все сорвалось. Кавалер допустил ошибку, когда судил о ее опыте: ему казалось, что женщина, которая столько времени жила самостоятельно, должна разбираться в самой себе и понимать, что он ей предлагает. Между ними стали развиваться отношения, суть которых представлялась обоим ясной, а потом вдовец сделал ей предложение и Мэри его приняла. Но когда он попытался заняться с ней любовью, ее охватило дикое необоримое отвращение, и Мэри сбежала. Однажды вечером они сидели в уютной гостиной, и, когда жених принялся ее целовать, она внезапно вырвалась, кинулась в ночь и не останавливалась, пока не добежала до клуба. Там она упала на кровать и зарыдала. Эта глупость, которую мужчина помоложе и в физическом смысле более влюбленный в нее, счел бы очаровательной, отнюдь не усилила чувства вдовца. На следующее утро Мэри вспомнила о своем поступке и ужаснулась. Как она могла себя так повести, она, которая всегда владела собой и превыше всего страшилась сцен и двусмысленностей? Мэри принесла извинения, но отношениям пришел конец.
И вот теперь она оказалась словно бы в открытом море, сама не ведая того, что ей нужно. Ей чудилось, что она сбежала, потому что жених был «стариком», — именно так теперь ей все представлялось. Содрогнувшись, Мэри решила впредь избегать мужчин старше тридцати лет. Ей и самой уже было за тридцать, но, несмотря на все, она до сих пор продолжала воспринимать себя девочкой.
И все это время, сама того не осознавая, не желая себе в этом признаться, она искала мужа.
В течение нескольких месяцев, пока вдовец за ней ухаживал, люди обсуждали Мэри так, что, услышь она — ей наверняка стало бы дурно. Казалось удивительным, что Мэри, чья отзывчивость и готовность выслушать рассказы о чужих неудачах и позорных поступках других людей проистекала из искреннего отвращения к таким личностным аспектам человеческой жизни, как любовь и страсть, исходившего из самых глубин ее естества, была просто обречена всю свою жизнь оставаться героиней сплетен. Однако все было именно так. Ну а после разрыва все стало еще хуже: среди широкого круга ее друзей из уст в уста передавался рассказ о той ночи, когда она сбежала от пожилого вдовца, хотя оставалось непонятным, откуда об этом стало известно. Надо сказать, что люди, услышав эту байку, кивали головами и смеялись, словно она служила подтверждением того, что они и так уже давно знали. Чтобы женщина тридцати лет от роду, да так себя вела! Они хохотали, и их смех был довольно неприятен. В наш век искушенных в сексе людей, неосведомленность в вопросе любовных утех представлялась всем в высшей степени нелепой. Этого окружающие Мэри простить не могли, они смеялись, чувствуя, что в каком-то смысле ей досталось поделом.
17 
