111 
А Освальд Кролл вспоминал басню Эзопа о том, как мыши вешали на кота колокольчик.
«Мы знаем, что надо сделать, — сказал он. — Но еще не знаем, кто сможет это совершить, если вообще найдется такой человек».
«Тот, которому принадлежит знак Монады, — сказал Гварнериус. — Должно быть, он».
Да, закивали они, да. Ведь каждому из них знаком был этот знак. Они знали его прежде, чем он появился в книге Джона Ди, которую вручил им и повелел изучить господин их император. Увидев Монаду на фронтисписе книги, каждый из них тут же вспомнил этот знак: один увидел его на ладони, очнувшись от раздумий, а затем символ сразу же исчез; второй вспомнил, как в рассеянности начертил его однажды утром — или что-то похожее, незаконченное и потому причинявшее мучительное раздражение и досаду; третий, кажется, видел его на полях в книге, которую ему когда-то давали на время. Словно шепот за спиной.
«Этот старик, — сказал Кролл. — Иоаннес Дий».
«Нет, не он. Он сам говорил, что знак тот был дарован ему, передан через него, но ему не принадлежит. Нет, он — глас вопиющего в пустыне. {274} Vox clamantis in deserto».
«И кого же он призывает?»
«Второго, своего товарища. Бывшего товарища. Он всегда говорил, что именно второй видит и знает. Но не он сам. Геллеус? Так его зовут? Теперь мы видим, что этот Геллеус вошел в полную силу и выставляет ее напоказ. Словно чтобы дать нам знак. Если и есть кто-то среди нас, кто мог бы донести эту скрижаль нашего века…»
«Odoardus Scotus, — сказал Кролл. — Эдвард Келли, ирландский рыцарь».
Он взглянул вниз, на ложе длинного черного ящика. Конечно, он очень напоминал и еще один общеизвестный предмет. Да помянеши, человече, яко земля еси.
Он сказал:
«Этот человек может отказаться».
«Не должен, — ответил Бюрги. — И не может».
Он положил руку на книгу.
«Всякому имущему дастся, — сказал он. — А от неимущего же, и что имеет, отнимется от него». {275}
«Я приведу его сюда, — сказал доктор Кролл. — Дайте мне отряд стражи и пристава. Если его защищают некие силы, я разберусь с ними. Однако мы должны быть уверены, что не ошибаемся и он — тот самый человек».
«Мы уверены», — сказал Бюрги.
«А если ошибаемся?» — спросил Кролл.
«Если так, — ответил Бюрги, — то этого не узнает никто, ни мы, ни он сам».
Глава шестая
Каждый новый век, что застигает нас, чрезвычайно не схож с тем, который он сменяет. Но времена перехода — промежутки между эпохами, которые мы пересекаем, шагая из одного века в другой, — всегда до некоторой степени схожи.
Тем, кто обитает в разделенные столетиями времена перехода, кажется, будто они следуют немедля одно за другим, будто и нету эпох, которые они закрывают или отпирают; словно мы вновь и вновь посещаем одно и то же место, которое поначалу не узнаем, хоть оно и кажется знакомым: так мы чуем, но не распознаем приближение лихорадки — что-то в воздухе, что-то с землей, говорим мы, и только после тревожного раздумья восклицаем: так это же лихорадка, вот что случилось с жизнью, — и лишь тогда позволяем себе погружаться дальше, припоминаем былые ожидания приступов — те немногие дни, которые можно припомнить, — а столбик ртути уже поднимается к трехзначным числам. {276}
Наглядный пример: когда подступала высокая температура, Бобби всякий раз вспоминала ее первое явление, в маленьком доме в Бондье — детском домике, пристроенном к большому, — и смутно-призрачных детей, смотревших на нее со своих кроватей в полной уверенности, что она вот-вот умрет у них на глазах.
Во все времена перехода отверсты врата из рога {277} между сном и воспоминанием, бытием и значением, между желанием и обладанием, а равно — обладанием и страхом. Разъединяются те, кто слился воедино и пребывал так долго. Тело и душа, например, мужчина и женщина; преследователь и преследуемый; дети Божьи и сироты, ничейные дети. Но то, что всегда различалось, напротив, соединяется и оборачивается единым целым: беглянка оборачивается и видит, что бежит она от себя самой; сирота, выставленный за дверь в слезах, ничем не отличается от хозяина дома. Последний — все равно что первый. {278} В этом (считала Бобби) смысл той жестокой поговорки. Менять стулья местами нет необходимости: мы сами вскакиваем со своих мест и пересаживаемся.
111 
