Особенно,... 
66 
При приближении македонского военачальника правитель Дамаска приказал погрузить казну на вьючных животных, забрать доверенных его попечению жен других сатрапов и персидских вельмож и оставил город, предпочитая сделать вид, что застигнут в открытом поле, чем быть вынужденным дать бой в городских стенах. Он договорился о цене за свою покорность, которую иные назвали потом изменой, и как бы по ошибке направил огромный обоз в сторону наших войск.
При виде солдат Пармениона, которые шли боевым строем, персидский караван был охвачен ужасом; командиры, охрана, рабы и носильщики пустились бежать, кинув богатства, к которым были приставлены; возничие спрыгнули с повозок, а обезумевшие лошади разбросали поклажу по дороге; монеты сыпались, как песок, из прорванных мешков; множество пурпурных одежд усеяли поля; у обочины дорог валялись золотые вазы, в кустах – пояса, сплошь покрытые драгоценными камнями. Рассказывали, что не хватало рук, чтобы захватить столь обильную добычу. Вопивших персиянок, которые тащили за руку детей, путаясь в своих тяжелых одеждах, было нетрудно догнать; многие сотни женщин из знаменитых персидских родов были пленены и отправлены в лагерь Александра. Серебряных изделий и чеканной монеты было захвачено почти на семьсот тысяч талантов (32). Было взято семь тысяч вьючных животных и большое количество повозок. В описи трофеев, пересланной в тот же день Александру, Парменион добавлял: «Я нашел триста двадцать девять куртизанок – музыкантш и танцовщиц, сорок шесть плетельщиков гирлянд, двести семьдесят пять поваров для приготовления блюд и двадцать девять, чтобы стряпать пищу на огне, тринадцать молочников, семнадцать виночерпиев для смешения напитков и семьдесят для подогрева вина, сорок составителей ароматов для изготовления благовонных мазей».
Кроме того, он взял в плен послов Спарты, Беотии и, что особенно важно, Афин; в его руки попала переписка, которую многие греческие полисы или отдельные партии продолжали поддерживать с Дарием вплоть до битвы при Иссе. Примеры двуличия были так многочисленны, что Александр решил не карать никого и отпустил послов на свободу.
Когда пленницы из Дамаска – среди них племянница Дария, а также вдова и дочери предыдущего царя Артаксеркса III Незаконнорожденного – были представлены Александру, он удивился, когда одна из этих женщин, чью сияющую красоту он заметил, обратилась к нему по-гречески, и более того – на том особенном греческом языке, на каком говорили в Македонии.
«Царь, – сказала она ему, – я не могла бы и вообразить, что пятнадцать лет спустя снова окажусь перед тобой и буду твоей пленницей. У судьбы бывают странные повороты. Я дочь Артабаза; мой отец нашел приют у твоего отца как раз тогда, когда ты родился, и я провела в твоей стране восемь лет моего детства. А еще я вдова Мемнонародосца».
В тайниках своей памяти Александр отыскал образ персидского царевича, чья попытка поднять бунт и свергнуть Артаксеркса окончилась неудачей и которому Филипп оказывал гостеприимство в Пелле в течение нескольких лет. Барсину Александр помнил хуже. Но она прекрасно помнила Олимпиаду, кормилицу Ланику и многих других лиц при македонском дворе; оживив прошлое, она взволновала Александра. Он пригласил ее к ужину и потом, вечер за вечером, стал находить приятность в ее обществе.
Барсине было двадцать восемь лет, на пять больше, чем Александру. Ее отец Артабаз, вновь вошедший в милость после смерти Артаксеркса, был теперь одним из самых высоких сановников персидского царства, управлявший восточными провинциями. Она была замужем дважды и дважды стала вдовой. Ее последний супруг, прославленный полководец Мемнон, скончавшийся на Лесбосе, прислал ее ко двору Дария в залог своей верности. Так она попала в руки солдат Пармениона.
Александр глубоко чтил память Мемнона, ценя в этом великом противнике военную доблесть и прямоту души. Барсина открыла Александру, что Мемнон испытывал перед ним такое же восхищение. Однажды, рассказала она, он услышал, как один из наемников, желая выказать себя с хорошей стороны, осыпал Александра грубыми словами; Мемнон ударил солдата древком своего копья и сказал: «Я тебе плачу за то, чтобы ты дрался с ним, а не за то, чтобы ты его оскорблял».
Голос Барсины очаровывал; она была образованна, много знала и о Персии, и о Греции; к тому же она была гречанка по матери и отличалась той небыстротечной красотой, какую создает смешение племен. Она обладала познаниями, приобретенными в частых путешествиях, и душевной открытостью, которую рождают превратности изгнания и ранняя привычка к несчастью. Она умела слушать, мечтать, стойко переносить беду; но она умела и радоваться, когда судьба улыбалась ей снова. Она любила старого Мемнона из чувства долга и искренне сожалела о нем. Но в ее прекрасных золотистых глазах скоро стало вспыхивать волнение под взглядом, наполовину темным, наполовину небесным, юного завоевателя. Она слышала раньше о тайне и предсказаниях, окружавших рождение Александра, и была готова признать в нем полубога. Когда голова победителя оказалась на ее груди, она почувствовала себя вполне счастливой. Она обняла его, как умеет обнимать взрослая женщина с тугим и горячим телом, и Александр впервые всецело отдался восторгу женской любви.
66 
