III. Храм и книга

Я никогда не читал вслух надписи, начертанные на стенах храмов.

Я произносил лишь то, что имел право произнести, потому что не все может быть услышано.

Наши храмы – это книги из камня; большую часть их страниц не должно читать низшему жречеству, и тем более непосвященным. Я отношусь к тем, кому дозволено читать все, что написано на каменных страницах храмов.

В фиванских храмах, в Египте, где я учился, в некоторых залах стоят камни: на одних начертаны знаки, на других ничего нет, опять знаки – и снова голый камень; переходя от испещренного знаками камня к другому, чистому, видишь только подобие текста, наделенного смыслом; те, кто прочитал его, думают, что поняли содержание, на самом же деле они не понимают ничего, потому что нужно еще зайти с другой стороны стены, где в такой же последовательности расположены камни, не тронутые резцом, и другие, покрытые знаками, при том, что каждому камню с надписью в одном зале соответствует чистый камень в другом.

И если ты не способен прочитать то, что начертано по обе стороны стены, ты не сможешь познать истину.

Моя книга написана так же, как и каменные скрижали храмов Фив и Мемфиса. Страницы, исполненные ясного смысла, чередуются в ней со страницами темного содержания, которые нужно читать в ином свете. Книги должны создаваться, как храмы, потому что книги, как и храмы, – всего лишь образы мира, в которых за видимостью скрыта тайна, в которых сам человек – всего лишь проявление божественного. Но сам он не понимает своего сокровенного смысла и может постичь лишь малую его толику, необходимую для того, чтобы осуществить свое предназначение в мире.

IV. Регент Филипп

Со смертью Эвридики круг замкнулся: плод снова превратился в зерно, змея свернулась в клубок, чтобы затем развернуться вновь.

Единственный малолетний сын Пердикки III был провозглашен царем под именем Аминта III, и вскоре македоняне назначили Филиппа, покаравшего нечестивую царицу, опекуном его племянника, регентом царства. На самом деле его вскоре стали считать настоящим властелином, ему оказывали высшие почести, называли надлежащими титулами и вел он себя как настоящий царь, по праву и по закону, каковым и стал восемь лет спустя по всеобщему согласию.

Филиппу исполнилось в то время двадцать три года. Это был высокий, красивый юноша атлетического сложения, с мощными мышцами, крепкий, как и всякий потомок горцев. Тело его закалили упражнения, в которых он всегда побеждал своих сверстников. У него были очень темные блестящие глаза, тело его покрывали темные жесткие волосы. Носил он бороду клином и короткую стрижку. Филипп производил чарующее впечатление на женщин и на мужчин до тех пор, пока вино, сластолюбие и боевые ранения не придали ему в последние годы жизни отталкивающий вид. Его звонкий смех, общительность, жизнерадостность, простота, с которой он спускался на арену, чтобы повалить на землю самого сильного борца или обогнать самого быстрого бегуна, непринужденность в обращении со слугами и воинами помогали ему быстро завоевывать дружбу, зачастую недолгую, которую он вскоре предавал, потому что был, без сомнения, самым коварным из когда-либо живших на земле людей. Двуличность была столь же естественна для него, как дыхание; ему нравилось обманывать так же, как выполнять физическое упражнение; иногда он даже не отдавал себе отчета в том, что обманывает – настолько ложь стала частью его самого.

  7