Пол

Я впарил ему историю про лучшего друга, который умер. Это казалось более уместным, чем рассказывать про подругу, слегшую с раком, или любимую тетю, которая покончила с собой после того, как скончался ее любимый дядя, — в обоих рассказах было чересчур много мелодрамы. Я рассказал ему про «Тима», который погиб в «автокатастрофе неподалеку от Конкорда», его убил «пьяный работник с бензоколонки». Я рассказал ему эту историю после того, как мы допили первое пиво, когда я был достаточно пьян. Он сказал:

— Вот так-так, соболезную.

Я сидел, опустив голову, и подрагивал от волнения.

— Это такой ужас, — произнес я.

Он согласился и извинился, что выйдет на минуту в туалет.

Я выпрямил спину, посмотрелся в зеркало и достал сигарету из его пачки «Парламента» со стола. Затем сел обратно на кровать в уместно-непринужденной позе и включил радио. Ничего интересного не передавали, так что я включил кассету. Вернувшись, он спросил, не хочу ли я с ним курнуть травы. Я отказался, но если ему хочется курнуть, я не против. Он сел в кресло рядом с кроватью. Я сидел на краю кровати. Наши колени соприкоснулись.

— Где ты лето провел? — спросил я.

— А, прошлое? — спросил он, прикуривая трубочку от едва горевшей зажигалки.

— Да.

— В Берлине.

— Серьезно? — Я растрогался. Он был в Европе.

— Да. Ничего особенного, — сказал он, ища другую зажигалку.

— А с клубами как? — спросил я, засовывая руку в карман. Я протянул ему спички.

— Думаю, порядок. — Он засмеялся, затягиваясь трубочкой. — С клубами?

— Да? Ты говоришь по-немецки? — спросил я.

— По-немецки? Нет, — ответил он со смехом. Глаза были очень красными. Он снял куртку.

— Не говоришь?

— Нет, а зачем?

— Ну, я просто посчитал, что потому как ты провел лето в Берлине, я подумал… — Я осекся и улыбнулся.

— Нет, в Берлине в Нью-Гэмпшире.

Он изучал свою трубочку; понюхал ее, потом снова набил ее травой. Пахла трубочка неприятно.

— Здесь есть Берлин? — спросил я.

— Есть, конечно, — ответил он.

Я наблюдал, как он снова забил трубочку, затянулся и передал ее мне. Я повертел головой и показал на «Беке» в руке. Он улыбнулся, почесал руку и выдул густое облако дыма. Была включена только настольная лампа, в комнате было темно, и, заполняясь дымом, она как будто погружалась в туман. Я наблюдал за тем, как он все чаще наполняет трубочку, а пальцы деликатно перебирают траву, которая напоминала мне высохший мох. (Он заверил меня, что это «первоклассная дурь».) И тогда до меня дошло, что Шон мне понравился, потому что выглядел так неряшливо. Потому что он парень как все, который не помнит, католик он или нет. Все это затронуло во мне нечто существенное, только что именно — неизвестно. Я достал еще одну сигарету «Парламент» и попросил его присесть на кровать.

— Мне нужно в туалет сначала. — Он робко улыбнулся и ушел.

Я снял куртку и поставил кассету в магнитофон. Потом решил снять обувь. Снова посмотрелся в зеркало и провел рукой по волосам. Откупорил еще одно пиво, хотя мне не было нужно. Он вернулся через пять минут. «Что он там делал?» — подумал я.

— Чего так долго? — спросил я.

Он остановился, закрыл дверь и облокотился на нее для равновесия.

— Нужно было сделать телефонный звонок. — Он начал смеяться.

— Кому? — спросил я с улыбкой.

— Джерри, — сказал он.

  26