11 
Поскольку пушкострельская гостиница была битком набита журналистами, наотрез отказавшимися ее покинуть, городским властям, пришлось — надо же где-то размещать ботаников! — разбить на главной площади своего рода кемпинг. С виду он чем-то напоминал цирк, но цирк захудалый.
Тисту жил в постоянной тревоге.
— А вдруг они дознаются, что сделал это я? — доверительно сказал он как-то раз Седоусу. — Вот будет номер!
— Не тревожься попусту, — успокоил его садовник. — Вся эта публика не способна сделать даже простой букет. Даю усы на отсечение, что они ни о чем не догадаются!
Садовник не ошибся: за целую неделю ботаники, изучившие с лупой в руках каждый цветок, каждый листик, не продвинулись в своих изысканиях ни на шаг. Тюремные цветы оказались самыми обычными цветами, это было очевидно, и отличало их от своих собратьев лишь одно: все они выросли за одну-единственную ночь. Тогда ученые ринулись в бой: ожесточенные споры, обвинения во лжи, в невежестве и мистификации так и гремели над кемпингом. И на этот раз кемпинг действительно напоминал настоящий цирк.
Но, как известно, любой конгресс, завершая свою работу, обязательно принимает резолюцию. Вот и ботаники перед закрытием конгресса тоже приняли соответствующую резолюцию, специально пересыпанную латинскими словами, дабы никто и ничего в ней не понял. В ней говорил ось об особых атмосферных условиях, о птицах, которые якобы могли занести туда семена, об исключительной плодородности земли возле тюремных стен, которую облюбовали пушкострельские собаки. Потом все эти ученые мужи покинули город, отправившись в другую страну, где вдруг объявилась вишня без косточек. Только тогда Тисту наконец вздохнул свободно.
А что же заключенные? Вам, наверно, хочется знать, что думали они сами обо всем происшедшем.
Так знайте же, что изумление ботаников, их волнения, даже их смятение — все это было ничто по сравнению с восхищением заключенных.
Раз перед глазами у них уже не маячили решетки в камерах, а тем более колючая проволока и острые зубцы на стенах, то отныне они и не помышляли о бегстве. Ворчуны перестали ворчать, ибо с удовольствием созерцали теперь все окружающее, а неугомонные злыдни тоже угомонились и уже не злились, не дрались между собой.
Жимолость, забившая все замочные скважины, мешала закрыть двери. Но самое любопытное было в том, что освободившиеся заключенные не пожелали покинуть тюрьму, потому что там пристрастились к садоводству.
Вот с этой-то поры и стали приводить пушкострельскую тюрьму в при мер как единственную в мире образцовую тюрьму.
Кто же больше всех радовался? Разумеется, Тисту. Он просто торжествовал, хоть и тайком.
Но до чего же трудно хранить какой-нибудь секрет!
Когда человек счастлив, его так и подмывает сказать кому-нибудь об этом; больше того, он даже готов кричать о своем счастье на всех углах и перекрестках. Ну, а Седоус, человек занятый, не всегда мог выслушивать откровения Тисту. Вот поэтому то, когда шум вокруг тюрьмы поутих, у Тисту вошло в привычку раз говаривать с пони Гимнастом.
Уши у Гимнаста были покрыты красивым бежевым пушком, до того нежным и приятным, что так и хоте лось прикоснуться к нему губами. И Тисту, проходя мимо пони, всегда шептал ему в самое ухо несколько слов.
Однажды утром, повстречав пони на лужайке, Тисту сказал ему:
— Послушай, Гимнаст, что я тебе скажу, но об этом никому ни слова!
Гимнаст пошевелил ушами.
— Я открыл одну важную вещь… — прошептал Тисту, — Цветы укрощают зло.
Глава десятая, в которой Тисту снова попадает под опеку господина Трубадисса u узнает доподлинно, что такое нищета
Лишь невероятные события позволяют маленьким мальчикам хоть немного отдохнуть от взрослых. Вполне понятно, что украшенная цветами тюрьма повергла город в величайшее изумление, впрочем не на долго… Скоро все стало на свои места, и никто уже не удивлялся, что там, где высилась некогда серая угрюмая стена, раскинулось целое море зелени.
Что ж, люди ко всему привыкают, даже к необычному.
Итак, когда страсти вокруг тюрьмы поутихли, озабоченные родители снова принялись за самое главное — за обучение Тисту.
— Полагаю, что теперь ему не мешало бы получить некоторое представление о нищете, — разглагольствовал отец.
— И потом, ему пора знать, что такое болезнь… Пусть хорошенько следит за своим здоровьем, — добавила мать.
11 
