Лёгкий, ненавязчивый романчик 
175 
– Простите, – пробормотал я, шагнув в ту сторону. – Мне необходимо сейчас же позвонить по очень важному делу.
Я добрался до опушки и вошел в кабину. Роясь в карманах в поисках монеток, я видел через стекло, как хирург, тактично пряча за спиной ножовку, приближается к распростертому на земле Бродскому. Джеффри Сондерс и остальные беспокойно жались друг к другу, опустив глаза в кружки или себе под ноги. Хирург повернулся и что-то им сказал, и двое мужчин – Джеффри Сондерс и молодой человек в коричневой кожаной куртке – с неохотой подошли к нему. Несколько секунд троица стояла неподвижно, мрачно созерцая Бродского.
Я отвернулся и набрал номер. Раздались гудки, потом послышался сонный, слегка встревоженный голос Софи. Я глубоко втянул в себя воздух.
– Послушай, – сказал я, – ты, кажется, не понимаешь, что я сейчас просто разрываюсь на части. Думаешь, мне легко? Времени осталось всего ничего, а я еще не начал осматривать концертный зал. Вместо этого я занят чужими поручениями. Думаешь, мне легко сегодня? Понимаешь, что для меня значит этот вечер? Мои родители приезжают на концерт. Это свершилось! Наконец они приедут! Может быть, сию минуту они уже там! И смотри, что происходит. Была у меня возможность подготовиться? Дудки, вместо этого я получаю одно поручение за другим, прежде всего эти дурацкие вопросы и ответы. Веришь ли, в зал притащили электронное табло! Чего они от меня ждут? Они ничем не смущаются, эти люди. Чего они хотят от меня, в самый важный вечер в моей жизни? Но люди всюду одинаковы. Их запросам нет предела. Не удивлюсь, если они сегодня меня освищут. Им не понравятся мои ответы, и они заулюлюкают, и что тогда со мной будет? До инструмента просто дело не дойдет. Или мои родители повернутся и уйдут, как только поднимется гвалт…
– Послушай, успокойся. Все будет хорошо. Никто тебя не освищет. Ты всегда говоришь, что публика тебя освищет, но до сих пор никто, ни один человек за все эти годы ни разу не свистнул.
– Ты, видно, не понимаешь, о чем я говорю? Этот вечер не чета другим. Мои родители приезжают. Если сегодня публика меня освищет, это будет… это будет…
– Да не освищут они тебя, – вновь прервала меня Софи. – Ты говоришь так каждый раз. Звонишь с разных концов земли и повторяешь то же самое. Перед каждым концертом. Они меня освищут, они меня раскусят. И что бывает? Через несколько часов ты звонишь снова, успокоенный и довольный собой. Я спрашиваю, как прошло выступление, а ты вроде бы немного удивляешься, зачем я вообще задаю этот вопрос. «О, прекрасно», – отвечаешь ты. Всегда говоришь что-то в этом духе, а потом переводишь разговор на другие темы, словно концерт не стоит и упоминания…
– Погоди минуту. О чем это ты? О каких телефонных звонках? Ты хоть понимаешь, чего они мне стоят? Иной раз у меня дел выше головы, но я все же выкраиваю в расписании несколько минут, чтобы только узнать, в порядке ли ты. И чуть ли не каждый раз ты опрокидываешь на меня целый ушат своих проблем. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я тебе жалуюсь…
– Какая разница, речь не о том. Я стараюсь доказать, что сегодняшний вечер пройдет как нельзя лучше…
– Тебе легко говорить. Ты как все они. Воображаешь, будто это ничего не стоит. Думаешь, мне нужно только явиться в зал, а все остальное происходит само собой… – Внезапно мне вспомнился Густав, лежащий на матрасе в пустой артистической уборной, и я мигом смолк.
– В чем дело? – спросила Софи.
Несколько мгновений я собирался с мыслями, потом произнес:
– Вот что. Я должен тебе кое-что сказать. Плохие новости. Мне очень жаль.
Софи на другом конце провода молчала.
– О твоем отце, – продолжал я. – Ему нездоровится. Он в концертном зале. Тебе нужно немедленно туда ехать.
Я снова сделал паузу, но Софи не произнесла ни звука.
– Он держится молодцом, – добавил я. – Но тебе нельзя медлить. Бориса тоже возьми. Собственно, потому я и звоню. У меня машина. Я еду за вами.
Молчание в трубке, казалось, никогда не кончится. Затем Софи отозвалась:
– Прости за вчерашний вечер. Я имею в виду галерею Карвинского. – Она помедлила, и я думал, что снова наступит затяжная пауза. Но в трубке вновь послышался ее голос: – Убожество. Я говорю о себе. Только не разубеждай меня. Я произвела жалкое впечатление. Не знаю, в чем дело, в подобных обстоятельствах я не умею себя вести. Приходится это признать. Я не могла бы сопровождать тебя из города в город и выполнять светские обязанности. Мне это недоступно. Прости.
175 
