76 
Прежде чем покинуть комнату, Леонард внезапно, в один миг осознал, какое огромное расстояние им пришлось одолеть, увидел весь путь, приведший их к этому от счастливой домашней помолвки, и то, как каждый очередной шаг казался вполне логичным, вытекающим из предыдущего, и как некого было винить. Прежде чем он ринулся в ванную, у него в памяти отпечаталась картина каких-то красновато-бурых кусков, мотка тускло отсвечивающих иссиня-белых, цвета вареного яйца трубок, чего-то черного и фиолетового, и все это отливало мертвенным блеском, словно глубоко возмущенное тем, что нарушили его сокровенную интимность, раскрыли бережно хранимые секреты. Несмотря на распахнутые окна, комната наполнилась тяжелым затхлым духом, который сам по себе был только фоном для остального: сладковатого, сернисто-земляного запаха экскрементов и Sauerkraut. Оскорбление, успел подумать Леонард, поспешно перешагивая через ставшие торчком, так и не разъединившиеся половины туловища, состоит в том, что все это есть и в нем самом.
Точно в доказательство этого, он вцепился руками в края унитаза и изверг из себя порцию зеленой желчи. Потом прополоскал рот над раковиной. Контакт с чистой водой был напоминанием о другой жизни. Неважно, что он еще не кончил, он должен стать чистым, сейчас же. Он сбросил шлепанцы, снял рубашку с брюками, кинул все в кучу под раковиной и залез в ванну. Присел и начал мыться под струей из крана. Подсохшую кровь не так просто было отмыть ледяной водой. Лучше всего помогала пемза, и он тер себя без единой другой мысли очень долго, полчаса, если не вдвое больше. Когда он закончил, его руки и лицо были стерты почти до мяса и он дрожал от холода.
Чистая одежда была в спальне. Он забыл обо всем, память оставила его на время омовения, а теперь ему придется прошагать чистыми голыми ногами мимо своей незавершенной работы.
Но когда он появился в гостиной, с полотенцем вокруг пояса и еще мокрый, Мария укладывала в ящик самый большой из обернутых кусков. Она заговорила так, словно он никуда не исчезал и только что задал вопрос.
– Сейчас все по-другому. Нижняя половина туловища, рука, бедро, нога и голова в этом ящике. А в этом верхняя половина, рука, бедро и нога.
Около стола он увидел совок и ведро. Все прочее было внутри. Он помог ей закрыть ящики, затем, попросив ее сесть на них, затянул холщовые лямки как можно туже. Перетащил ящики к стене. Теперь в комнате была лишь ручная кладь, а убрать оставалось совсем немного. Он заметил, что она греет на плите чайник и кастрюли с водой для мытья. Он пошел в спальню, рассчитывая одеться и поспать хотя бы десять минут, пока она будет в ванной. Он потерял какое-то время, ища свои туфли, и только потом вспомнил, где они. Тогда он лег и закрыл глаза.
Сразу же она очутилась перед гардеробом, вымытая и в халате, занятая поисками одежды.
– Не спи, – сказала она. – Ты ни за что не проснешься вовремя.
Конечно, она была права. Он сел, нашел очки и стал глядеть на нее. Одеваясь, она всегда поворачивалась к нему спиной – эта стыдливость обычно трогала, если не возбуждала его. Теперь же, с учетом того, через что им пришлось пройти и каким образом закончилась их помолвка, он испытывал только раздражение. Он встал с постели, проскользнул мимо, не коснувшись ее, и вошел в ванную. Там он вынул свои туфли из-под кучи окровавленной одежды. Было вовсе не трудно вытереть их дочиста влажной фланелькой. Он надел их и бросил фланельку на все остальное. Затем принялся убирать в гостиной. Мария заранее подготовила несколько больших бумажных сумок. Он засовывал туда газеты, когда Мария появилась из ванной и стала помогать ему. Они скатали ковер и положили его у двери. Потом его тоже придется выкинуть. Чтобы отмыть стол и пол, им нужно было ведро. Отвернувшись, Мария вытряхнула его содержимое в самую большую кастрюлю.
Леонард взял щетку и начал посыпать стол стиральным порошком, когда она сказала:
– Глупо заниматься этим вдвоем. Лучше сразу вынеси ящики. А я закончу здесь.
Конечно, она знала, что справится с уборкой лучше его. Но дело было не только в этом. Она хотела, чтобы он ушел, хотела остаться одна. И ему перспектива покинуть эту квартиру, выбраться отсюда, пускай и с тяжелой кладью, показалась заманчивой. Она словно обещала свободу. Он хотел очутиться подальше от Марии не меньше, чем она хотела его ухода. Это было просто и ясно. Ибо сейчас они не могли дотронуться друг до друга, не могли даже встретиться взглядом. Одна только мысль о том, чтобы сделать самый обычный жест – например, взять ее за руку, – вызывала у него содрогание. Всякое общение между ними, любая мелочь, любое крошечное взаимодействие мешало и раздражало, как соринка в глазу. Он увидел инструменты. Топор тоже лежал там, нетронутый. Леонард не мог вспомнить, почему он решил купить и его. Воображение оказалось еще более жестоким, чем жизнь.
76 
