38 
Он повернулся к книжным полкам и оперся о них, стараясь дышать медленно и глубоко, чувствуя тошноту и слабость. Потом принялся внимательно читать названия книг. «Морская авиация периода Второй мировой войны», «Летательные аппараты всего мира», «Тяговые двигатели прошлого и настоящего», «Классический "Алвис"», «Справочник железнодорожного любителя», «История железнодорожного транспорта в картинках», «Обрушение моста через реку Тай». Он почувствовал себя лучше. Вспомнилась избитая латинская цитата: Delenda est Carthago [26]. Сэнди часто ее повторял. Его это позабавило. «Должен быть разрушен». С легким любопытством, а главное, желая покончить с этим и вызвать уборщиков и старьевщиков, он направился к письменному столу. Придвинул большую корзину для бумаг и принялся сгребать в нее, предварительно мельком просмотрев, бумаги, лежавшие на столе. Квитанции, рекламу, извещения из клуба, всяческие материалы, относящиеся к машинам. Несколько совершенно неинтересных писем личного характера, приглашений. Куда, кстати, Сэнди прятал то, что относилось к интимным делам? Генри быстро обыскал ящики и отделения для писем. Чековые книжки, банковские счета, страховка, налоговая декларация — все, что интересовало Мерримена. Ключи, банкноты. Обтянутая синим бархатом коробочка для запонок, пустая. Разрозненные шахматные фигуры. (Сэнди превосходно играл в шахматы. Генри так и не научился.) Старые фотографии Холла: в сборе все семейство и четырнадцать слуг. Генри методично обшаривал отделения, перебирая бумаги, отбрасывая ненужное. Он уже почти закончил, когда заметил, что в длинной узкой открытой щели под отделениями для писем что-то есть, вроде сложенного листа бумаги, задвинутого вглубь. Сунув туда ладонь, он пальцами уцепил лист и извлек на свет.
Это оказался правовой документ, отпечатанный на толстой глянцевой, слегка пожелтевшей бумаге, скрепленный красной лентой. Генри развязал ее и развернул лист. Договор об аренде. Он прочитал первую часть: договор об аренде квартиры на много лет вперед. В Лондоне, в фешенебельном Найтсбридже. Генри уставился на бумагу. Договор был на Сэнди. Значит, у Сэнди имелась квартира в Лондоне. Это было не очень удивительно. Только вот никто не упоминал о ее существовании. Ни Мерримен, ни мать ни слова о ней не говорили. Так что, возможно, они о ней не знали. Возможно, у Сэнди была тайная квартирка в Лондоне. В описи у Мерримена она не упоминалась. Кому она принадлежит сейчас? Сэнди завещал все свое имущество брату, Генри Блэру Маршалсону. Так что сейчас квартира принадлежит Генри. И конечно, Генри тоже будет держать это в тайне. Он сложил документ и спрятал в карман. Туда же отправил связку ключей. И на цыпочках вышел из комнаты.
В саду уже темнело. Скоро мать должна была вернуться, и Генри решил выйти из дома. Он неслышно сбежал по лестнице и выскочил через парадную дверь, успев обратить внимание на то, как облупилась на ней старая коричневая краска и что стеклянные вставки, дребезжавшие под ветром, до сих пор толком не закреплены. Перескочил через ступеньки террасы и дальше вниз, по длинным уступам склона к ухоженному стараниями Герды цветочному бордюру вдоль охряной стены. Вечер был тих, безветрен, полон восторженного благоговения перед весной. На траву, темно-зеленую, густую и пружинящую под ногами, уже легла роса. Облачное небо было еще ярким — лучистое, сине-серое, чуть тронутое желтизной у горизонта. Над озером висел легкий туман, и деревья на склоне холма купались в туманном сиянии, словно с их почти еще голых ветвей свисала сероватая светящаяся кисея. Птицы устраивались на ночлег, непрестанно перекликаясь тонкими голосами.
Генри пошел к реке, намереваясь подняться к беседке. Сердце наполнилось печалью, ужасом и мучительным желанием счастья. Он вырос в одном из красивейших мест мира и растратил свое детство на обиду и ревность. И теперь, когда ему так странно было позволено вернуться, он по-прежнему чувствовал себя чужим. Проникнется ли он этой музыкой, или она будет вечно недоступна ему? Существует ли некий обряд, ритуал вступления во владение, которого он никогда не станет достоин? Обладали ли этим местом его дед, его отец? А Сэнди? Несомненно. Лишь изгнанник Генри видел его будто сквозь стекло, без возможности прикоснуться, не имея ключа к этому волшебству. Он как бы стоял между преступлением и преступлением, не зная, где он самоосуществится или где не будет обречен всегда оставаться хнычущим ничтожеством. Он чувствовал свою пустоту, бесполезность и незрелость. Если б он только был художником или хотя бы мог определить нечто главное, к чему бы он постоянно стремился, пытаясь стать собой.
38 
