68 
Когда ночь окончательно вступила в свои права, Карна засобирался обратно в лагерь.
— Оставайся! — предложил нишадец. — Стрельбу на звук покажу.
— Успеется. Сборы долгие… Только завтра я, наверное, не приду — одну знакомую проведать надо.
— Ну ты точно ничуть не изменился! Ладно, до послезавтра.
— До послезавтра.
* * *
В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-таки тебя остаться.
А под утро тебе приснился сон.
Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-то далеко на востоке медленно поднималась из-за горизонта колесница Лучистого Сурьи, но бог— Солнце был слишком далеко, он не успевал, не успевал…
К чему он должен был успеть? Что за глупости! Обычный новый день — туман как туман, взойдет огненный диск — и он рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?
Зачем?!
Сквозь пелену дремы, тенями надвигающейся беды, проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих: Наставник Дрона и… твой извечный противник, беловолосый царевич Арджуна — по слухам, сын самого Громовержца.
Да хоть всей Свастики разом! — этого юнца ты терпеть не мог, а он отвечал тебе взаимностью.
Неудивительно: во многом вы были похожи — царственный полубог Арджуна и сутин сын Карна.
Гордецы из гордецов.
Рядом с тобой зашевелился Экалавья, сонно вздохнул полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь? Или нет? В любом случае ты лежишь внутри хижины нишадца — одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.
Впрочем, во сне бывает и не такое.
А вот ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь шаг за порог, в зябкую рассветную сырость, насквозь пропитанную росой и туманом. До тебя не сразу доходит, что теперь ты видишь странный сон двумя парами глаз: своими и глазами нишадца — это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты кажешься самому себе бесплотным духом тумана, Видехой-Бестелесным, незримым божеством…
Экалавья припадает к стопам Наставника Дроны. Сейчас перед взором горца только эти стопы да еще несколько смятых травинок с бисеринками росы на стеблях — а ты-дух в то же время не можешь оторвать взгляда от лица Брахмана— из-Ларца. Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу ключей: пред тобой лик деревянного болвана, маска идола, которому Экалавья каждое утро возносит положенные почести, прежде чем начать новый день.
— Учитель… — благоговейно шепчут губы горца. И за спиной Дроны передергивается, как от пощечины, беловолосый Арджуна.
— Встань, — скрипит идол.
Пауза.
— Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе из лука, — мертвый голос не спрашивает, а как бы утверждает очевидное.
— Не мне судить, Учитель…
— Принеси лук и стрелы.
Дверь хижины бросается тебе навстречу, поспешно распахивается, пропуская тебя внутрь, так не бывает, но миг — и ты уже снова снаружи.
Руки привычно сжимают знакомое оружие.
— Стреляй! — В воздух взлетает гнилой сучок, чтобы разлететься в мелкую труху.
— Вон тот лист на ветке капитхи, — палец идола безошибочно указывает цель. — Сбей. Пока будет падать — три стрелы.
Свист.
Клочья.
— Хорошо. Говорят, ты также любишь стрелять на звук?
— Это правда, Учитель. Конечно, я еще далек от совершенства, но…
Ненавидящие глаза царевича. Ясное дело, Арджуна терпеть тебя не… Стой! Ведь перед царевичем — не ты! Он видит перед собой нишадца! За что же он ненавидит ЕГО?!
«Грязный нишадец!..»
Видит — не видит — ненавидит…
Кошмар длится целую вечность, ты хочешь проснуться, ты очень хочешь проснуться, но это выше твоих сил.
Мара, Князь-Морок, ну ты-то за что мучаешь меня?!
— Вижу также, — скрипит идол, — что ты воздвиг здесь мое изображение. Или я ошибаюсь?
— Нет, Учитель! То есть да… то есть воздвиг! И воздаю ему все положенные почести…
— Следовательно, ты считаешь меня своим Гуру? Мертвый голос. Мертвое лицо.
— Да, Учитель. Если только это не оскорбляет тебя…
— Не оскорбляет. Вижу, мой урок пошел тебе на пользу. Что ж, ученик, твое обучение закончено. Готов ли ты расплатиться со своим Гуру за науку?
— Разумеется, Учитель! Требуй — я отдам гебе все, что ты пожелаешь!
Взгляд Экалавьи просто лучится радостью, и боль пронизывает тебя до костей.
Боль надвигающейся утраты.
68 
