Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
120 
С холма, где, приподнявшись на стременах, воздвигся Абу-т-Тайиб, были хорошо видны белые стены Кабира — но сейчас стены были черным-черны от карабкающихся на них людей! Город брали приступом, и с левого фланга отчетливо доносился грохот медного тарана, в щепки разносившего западные ворота. На ближних холмах, у осадных машин, метался лысый джаселик — мастер стенобитных орудий. Казалось, это джинн, обладающий способностью находиться сразу в дюжине мест: вот он у баллист-аррад, какими пользовался еще пророк Мухаммад (благо ему!) при взятии святой Мекки — а вот он уже у камнеметов-манджаников, кричит на полутысячную обслугу «Невесты», огромного манджаника, прозванного так за множество веревок, подобных косам. Именно такая «Невеста» некогда умудрилась сшибить флагшток на самой высокой башне Дайбула; а сейчас от ее поцелуев несладко приходится укреплениям Кабира.
Войска уже подступили вплотную к столице шахства, жадными руками вознося ввысь осадные лестницы; волна атакующих муравьиным нашествием захлестывала белый камень — и свет разума наконец поднялся из глубин сердца в голову поэта!
Е рабб! Ведь это же ЕГО войска штурмуют белостенный город!
Его, Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби!
«Вы хотели подарить мне ваш Кабир, вместе со всем шахством и венцом владыки?! — поэт рассмеялся сухо и зло, как не засмеяться во сне даже самому Иблису. — Подавитесь вашими подарками! Я возьму сам!»
И безумие этой битвы показалось ему куда более подлинным, истинным, чем безумие последнего года, проведенного им в образе кабирского шаха. Плевать, что этого не могло быть, что он никогда не был полководцем и не брал приступом города! Плевать! Это была ЕГО жизнь, настоящая, в которой правил не Златой Овен, но Меч!
«Хорошая фраза, — подумалось мимоходом. — Не забыть бы…»
Но мгновением позже ему уже было не до удачных фраз.
С треском распахнулись створки ворот, изнасилованные залпами манджаников, и наружу потекла стальная река, сверкая кровавыми отблесками: латная пехота, гордость и слава Кабира, приняла вызов!
Смыкались щиты, частокол копий грозил широкими жалами…
— Вперед, дети пустыни! — рев Абу-т-Тайиба, нового, бешеного Абу-т-Тайиба сотряс землю.
Ответный грохот и визг.
Конная лава устремилась наперерез разворачивающейся в боевые порядки пехоте. Впереди несся, горяча белоснежного, как стены Кабира, жеребца, чернокожий всадник, воздев над головой кривой полумесяц меча — и поэт уже не удивился, узнав в предводителе «детей пустыни» Антару Абу-ль-Фавариса!
Здесь и сейчас возможно было все, что угодно.
Явись сюда сам пророк (благо ему!), осенить святостью падение Кабира — приму, как должное!
— Утба Абу-Язан докладывает: восточные ворота пали, мой повелитель! Хург и его люди в городе!
— Отлично! — ухмылка раздирает губы, и боль сладостна, она пьянит, течет запретным хмелем, от этой боли сердце пляшет базарным дервишем.
Довольно наблюдать. Сил у Утбы недостанет удержать захваченное — хургу нужна подмога.
Поэту было совершенно неинтересно: откуда он знает о распределении сил? Должен знать, если он же и затеял этот штурм!
— Скачи к Утбе. Передай: пусть держится зубами — мы уже идем!
— Радость и повиновение! — и только пыль взметнулась из-под копыт, хрустя на зубах оскоминой боя.
Абу-т-Тайиб в последний раз окинул взглядом поле сражения.
Кабирская пехота, перегородив западные ворота, еще держалась, но строй ее прогнулся панцирной пластиной под ударом клинка: всадники Антары рвались вперед, и даже явление ангела Джибраиля не могло бы сдержать дикий натиск язычников из славных времен джахилийи! На стене, у башни Аль-Кутуна и прямо напротив холма, с которого поэт обозревал битву, вертелся кровавый ветряк, расшвыривая защитников, и к нему спешили другие осаждающие, проворно карабкаясь вверх по узким лестницам.
Худайбег? Точно, Дэв! И смертоносная «Сестра Тарана» разила, как всегда, без устали. Мало кто из кабирцев отваживался сунуться в жернова смерти — а на стене тем временем возникали все новые и новые фигурки атакующих. Худайбегу с Антарой помощь явно не требовалась — они и их люди справятся сами.
Пора!
— За мно-о-ой! — и три тысячи всадников резерва, давно ожидавшие своего часа, во главе с самим полководцем устремились к городу.
Мимо проносятся стены, люди, бьются в агонии кони с распоротыми животами, над столицей плывет в зенит черный дым, подсвеченный снизу багрянцем пожаров; звон металла, крики — но все это заглушает грозный топот тысяч копыт за спиной.
120 
