Особенно,... 
166 
— Вылитый, — буркнул Дзюттэ.
— Похож, — согласился Единорог.
— Угу, — кивнул я. — Хотя… вы это о ком?
— Я о тебе, — заявил Дзю в пространство.
— И я о тебе, — с той же неопределенностью отозвался Единорог.
— И я о тебе, — решил не нарушать единогласия я.
И мы замолчали.
А еще Желтый Мо был почему-то не желтый, а зеленый. Зеленоватый. С некоторой желтизной. Желтоватый с прозеленью. Или все-таки желтый?!
Я поморгал и решил, что, в конце концов, это не мое дело. Хотя статуя очень выразительная. Впечатляет. И работы превосходной. Ох, сомнительно, что ее ваял какой-нибудь скульптор-шулмус. Этот бы наваял… Но если не шулмус — то кто? Еще одна загадка. Которую я разгадывать не буду. Не до того сейчас. Да и как ее разгадаешь? Разве что у самого Мо спросить: «Здравствуй, приятель, это я, Асмохат-та, то бишь твое последнее земное воплощение! Позволь спросить, дорогой…»
Не позволит, небось…
Мы приблизились к самому краю водоема и с некоторым трепетом заглянули внутрь. Вода слегка рябила, но была достаточно прозрачной, чтобы не скрывать дна — и на дне водоема, в грязном иле, лежали гнилые и ржавые останки Блистающих.
Десятки — если не сотни.
Это была огромная могила.
Мы стояли, держась за руки и рукояти, — Я, Единорог и Обломок — и участь тех, кто не захотел отказаться от сути и призвания Блистающего, казалась нам в тот миг едва ли не лучше собственной.
А потом я повернулся и, по-прежнему не говоря ни слова, направился к ближайшему шатру, где меня уже ждал Куш-тэнгри, Неправильный Шаман.
Когда я сел прямо на землю рядом с шаманом, тот словно и не заметил этого. Не дрогнули полуприкрытые веки, дыхание не всколыхнуло грудь, и неведомые дали, по просторам которых блуждал сейчас серебряноволосый шаман, не отпустили его обратно. Он был — там. А я — здесь. Я сидел и смотрел. На большие бурые шатры, похожие на гигантских животных в выцветших после линьки шкурах. На чахлые деревца с удивительно-яркой зеленой листвой и на желто-серые колючие кусты, растущие по соседству. На моих спутников, разбивавших лагерь неподалеку от бурых шатров — обиталищ шаманов Безликого, служителей Ур-калахая.
Я сидел и просто смотрел.
Водоем Желтого Мо находился в низине, окруженной невысокими пологими холмами. Здесь проходила граница двух степей. Юго-восточнее, там, откуда мы пришли, простиралась степь, в немалой мере обожженная дыханием Кулхана. А северо-западнее начиналась степь свежая, вспененная горьким ветром, та степь, увидев которую, я понял — вот она, Шулма. Вот здесь живут племена шулмусов, пасут свои неисчислимые табуны и стада, спорят о воинской доблести, совершают набеги друг на друга… И еще где-то там есть великий гурхан Джамуха Восьмирукий.
Мой любимый внук.
И прямая короткая Чинкуэда, Змея Шэн.
…Здесь проходила еще одна граница. Она незримо тянулась по гребням холмов, окружавших священный водоем. Внутри этого круга властвовали боги. И все, кто входил в этот круг, попадали под их защиту.
У священного водоема не проливалось крови.
Здесь был малый Кабир.
«Здесь Шулма, — с упреком бросил Единорог. — А в водоеме гниют трупы моих братьев.»
«Извини, — склонил голову я. — Ты прав. А я не прав. Просто мне очень хочется домой…»
«Да, Чэн. И мне.»
И все-таки мы находились внутри круга, хотя предпочли бы до конца дней своих оставаться снаружи.
И подальше.
Я невольно обвел взглядом границу священного места и повернулся к Куш-тэнгри, услышав слабый мелодичный перезвон побрякушек на его халате.
Шаман уже возвратился из своих непонятных внутренних странствий и теперь глядел на меня.
— Будем говорить, Асмохат-та? — спросил Куш-тэнгри, Неправильный Шаман. — Да?
Его привычка после почти любого вопроса спрашивать еще и «Да?», словно собеседник и без того не ответил бы, поначалу раздражала меня, но здесь, в тени плаща Желтого Мо, то ли я стал терпимее к повадкам Куш-тэнгри, то ли его «Да?» стало мягче и естественней.
— Будем, — согласился я.
— Будем, — в один голос подтвердили Единорог и Обломок.
Но их шаман не услышал.
Он просто слегка вздрогнул, встал и направился к шатру.
Не оглядываясь. А я перед тем, как последовать за ним, махнул рукой случившемуся неподалеку Косу — чтобы тот подошел и помог мне снять панцирь.
И без божественного вмешательства ясно — чем-чем, а доспехом аль-Мутанабби мне Неправильного Шамана не удивить.
Да и не собирался я его ничем удивлять.
166 
