Лёгкий, ненавязчивый романчик 
97 
Почему это должно быть ему интересно, Лючано не понял, но кое-что из прочитанного запомнил. Например, это:
«По словам архивариуса Гвидо Пазолини, проверяющие из Департамента морали, увидев „цифрат“ с эссе Леонарда Циренита „Разрешение ада и восстановление его“ (ПСС, т. 27), сказали, что это прямая улика, подтверждающая сектантскую деятельность библиотеки. Роковой прыжок из окна библиотеки, совершенный Инессой Тольбан, которая оставила предсмертную записку о невозможности дальнейшей жизни с такой маленькой грудью, как у нее, сочли результатом целенаправленного давления на психику лишенной зрения девушки…»
Нет, Лючано не боялся, что сеченские йонари запрограммируют его, скажем, на прыжок в колодец. И общую жену вряд ли предложат. И размерами своей груди он был вполне доволен. Но сейчас он предпочел бы сидеть в Мальцовке, пить чай с вареньем из крыжовника и слушать, как Аркадий Викторович пятый раз подряд читает вслух «Балладу о Белой Жизни» из нового сборника Венечки Золотого.
Несмотря даже на то, что «Баллада…» не отличалась большим оптимизмом.
- У Белой Жизни белая бровь
- И белый зрачок в глазу.
- Сугробы-веки, ресницы-снег,
- Морщины — корявый наст.
- У Белой Жизни белая кровь
- И белый по телу зуд,
- Один раз в год
- Кого она ждет,
- Кого она ищет? — нас…
Хутор придвинулся, вырос, обрел плотность и объем. Обнесен частоколом из грязных, неошкуренных, острых вверху бревен, он меньше всего говорил о гостеприимстве здешних обитателей. По тропке, ведущей к реке, от хутора тащилась цепочка усталых, зверообразных мужиков в полушубках. Они звенели дужками медных котелков, шутили и бранились.
Изъяснялись мужики на местном языке, а не на унилингве. Лючано еще плохо различал — где шутка, где брань. И то и другое звучало одинаково устрашающе.
— Отворяй! — завопил Илья с рыдвана, извлекая из гитары душераздирающий аккорд. — Его сиятельство приехали! К старцу Анике! Шевелись, рыбоверы!
Поползли створки ворот. Лючано с ужасом обнаружил, что одну из створок, надрываясь от непосильной тяжести, тянет подросток, вчерашний мальчишка. Он копошился на четвереньках в грязи, прикованный цепью к частоколу. Одежду щуплого привратника составляли лохмотья, сквозь которые просвечивало голое, черное, покрытое расчесанными болячками тело.
— Кто это? — не удержавшись, спросил Тарталья. — Раб?
— Бесноватый, — с отчетливой, малопонятной в данном случае иронией ответил Аркадий Викторович, словно и не спал. — Сын сатаны. Насильник и одержимец.
— Этот ребенок? Изуверы держат его на цепи, а мы молча проедем мимо?!
— Не торопитесь, голубчик. Скоро вы все узнаете и все поймете.
Фаэтон въехал на территорию скита.
Рыдван с музыкантами остался ждать снаружи.
Обернувшись, Лючано заметил, что несчастный парнишка смотрит им вслед, стараясь встретиться взглядом именно с ним, с Лючано Борготтой. Просит о помощи? Нет, мольбы в глазах привратника не было. Так смотрят на земляка, соплеменника, случайно обнаруженного вдали от родного дома.
Оставалось пожать плечами и, следуя совету графа, не торопиться.
В загородках у изб кормились лошади, голодные и усталые. Снопы искр вырывались из дымовых окон и труб на крышах, покрытых мхом. Редкие обитатели хутора, спеша по своим делам, старались не приближаться к фаэтону. Чувствовалось, что посторонних здесь действительно не любят и не скрывают этого.
У Лючано возникло странное чувство, что все йонари — голые. Для такого вывода не имелось ни малейших оснований — тулупы, штаны, сапоги мужчин, шерстяные платки женщин, кацавейки детей — и тем не менее…
Голые.
Хоть разбейся, а голые, и баста.
Наверное, влияла атмосфера недоброжелательства.
Фаэтон остановился у дальней избы. Кучер и Лючано под руки помогли графу сойти на землю и, стараясь вести Аркадия Викторовича как можно незаметнее, прошли вместе с ним в темные сени.
Здесь царил едкий, раздражающий запах дыма, птичьего помета и сушеных кореньев. В горнице пахло ничуть не лучше, но было гораздо светлее. С десяток ребятишек сидели по лавкам, косясь на пришельцев. Любопытствовать в открытую им было боязно.
Между лавками прохаживался чинный старичок в рубахе до колен. Розга в его руке, гибкая, вымоченная в рассоле розга, ясно говорила о взглядах старичка на воспитание подрастающего поколения.
97 
