Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
3 
Теперь мир был дискретным, состоял из множества островков цивилизации. Все связи между ними были разрушены. Те самые связи, которые создавали прежнее хваленое повсеместное «единообразие».
— «Ты понимаешь?» — речитативом пропел отец Хэнди строчку из «Руддигора».
Тибор тут же прекратил пить кофе и пропел в ответ следующую строку:
— «Пожалуй, понимаю. Всенепременно долг исполнить надо!»
Он даже поставил чашку обратно на стол, защелкав своими манипуляторами.
— «Закон относится ко всем…» — продолжил отец Хэнди.
Как бы про себя, с подлинной горечью, Тибор допел:
— «…кто уклониться от него не смог!»
Он повернул голову в сторону священника и уставился на него долгим взглядом, нервно облизывая губы.
— В чем, собственно, дело? — наконец спросил калека.
«А дело в том, — подумал отец Хэнди, — что я несвободен; я частица большой системы — последнее звено цепи, которое ходит ходуном, приплясывает и гоношится, когда всю цепь дергают там, вверху, на другом конце. Мы веруем, сам знаешь, что на том конце обретается Нездешнее, коего смутные распоряжения мы честно стараемся понять и выполнить, ибо верим — знаем! — что его хотения не просто непреложны, но и справедливы».
— Мы не рабы, — произнес он вслух. — Хотя все мы — слуги. Мы вольны оставить службу. И ты — тоже. Даже я мог бы покинуть свой пост, если бы посчитал нужным. — «Но этого не сделаю — давным-давно принял окончательное решение и связал себя самого тайной клятвой». — Вот ты, зачем ты здесь работаешь?
Тибор ответил с осторожностью:
— Ну, потому что вы мне платите.
— Плачу, но не принуждаю.
— Есть-то надо. Какой я никакой, а пищу потребляю.
Отец Хэнди произнес приподнятым тоном:
— Нам ведомо, что ты мог бы без труда найти работу — где угодно и какую угодно. Твоим талантам всюду найдется применение, даром что ты… увечный.
— Дрезденская оратория, — вдруг произнес Тибор.
— А? Что? — растерялся священник.
— Как-нибудь, — сказал Тибор, — подключите генератор к электронному органу, я сыграю вам ее, и вы ее узнаете. Дрезденская оратория, она поднимает дух. Она указует горе. Туда, в высь небесную, откель вас взашей выгнали.
— О, совсем не так! — запротестовал отец Хэнди.
— О, совсем так! — ядовито возразил Тибор, и его исхудалое лицо пошло морщинами от разом закипевшей ярости, ибо дело касалось кровных его убеждений. — Пусть оно и «доброе», это ваше милосердное могущество. Все равно оно вынуждает вас делать некоторые вещи, которым и название подыскивать нет охоты. Скажите мне прямо: мне что, надо закрасить уже нарисованное? Или заказ на фреску отменяется вообще?
— Нет, речь идет о завершающей части фрески. Уже сделанное — великолепно. Мы послали цветные снимки на тридцатимиллиметровой пленке. От них пришли в восторг. Ну, сам знаешь кто — Попечители Церкви.
Тибор задумчиво произнес:
— Чудеса! Можно добыть цветную пленку, можно где-то проявить ее… А вот газет больше нет и в помине.
— Велика беда! Слушай радио — последние новости передают в шесть вечера, — наставительно сказал отец Хэнди. — Вещают из Солт-Лейк-Сити.
Он уповал, что Тибор подхватит разговор. Но ответной реплики не последовало. Человек-обрубок помалкивал и сосредоточенно пил кофе.
Тогда отец Хэнди спросил:
— Знаешь, какое самое древнее слово в современном английском языке?
— Нет, — коротко отозвался Тибор.
— Могущество[2], — торжественно произнес отец Хэнди. — Ему соответствует немецкое слово «macht». Однако слово «могущество» восходит даже не к прагерманскому. Его происхождение еще древнее — от хеттского языка!
— Гм, гм.
— Исходное слово — «mekkis», то есть «сила».
Тут отец Хэнди опять сделал паузу, чтобы Тибор поддержал разговор. Не дождавшись ответной реплики, он вдруг пропел двустишье из моцартовой «Волшебной флейты»:
— «Что ж приумолкла ты? Пристало женщинам болтать, мужчинам же — делами заниматься!»
Тибор угрюмо отозвался:
— А разве это не вы болтаете?
— Что ж, я лясы точу, а делами заниматься предстоит тебе, — вздохнул отец Хэнди. — Что-то я хотел сказать… Ах да, баран!
На пятиакровом пастбище, за церковью, паслись шесть его овец.
— Вчера Теодор Бентон одолжил барана для моих овечек, — сказал отец Хэнди. — Баран староват, с седой бородкой… Ну так вот, прибежала собака, этот рыжий ирландский сеттер Йейтса, и попробовала напасть на стадо. Да ты видел этого сеттера — он что ни день гоняет моих овец.
3 
