Особенно,... 
53 
Сначала сутру о бодхисаттве на золотом павлине Будда определял как заклинания, заговоры от укуса змеи.
В ней повествуется:
«Однажды монах собирал дрова для бани, а под деревом была змея, и змея ужалила его в палец на правой ноге — монах повалился на землю, забился в судорогах, стал изрыгать пену, дополз он до молельни Ананды[41] и спросил у него: „Как мне излечиться?” Ананда возгласил: „Если будет у тебя сутра просветленного о бодхисаттве на золотом павлине, она защитит тебя, будешь учить и произносить ее заклинания, яд не причинит тебе вреда, оружие не ранит — она от всего избавит”».
То была нужная вещь: чтение сутры исцеляло не только змеиные укусы, но и все страшные болезни, раны, страдания; даже просто возникавший в сознании образ бодхисаттвы на золотом павлине отгонял страх, защищал от врагов, избавлял от несчастья, поэтому изложенные в этой сутре ритуалы эзотерического буддизма, дозволенные в эпоху Хэйан[42] только высшим чинам храма Тодзи и практикуемые в храме Ниннадзи,[43] сосредоточивали молитвы на избавлении от самых разных катастроф — от стихийных бедствий до эпидемий.
В отличие от своего прототипа — богини Кали, представляемой в виде забрызганной кровью фигуры с вывалившимся языком и ожерельем из человеческих черепов, изображения бодхисаттвы на золотом павлине были отмечены великолепием и роскошью, словно обожествляли самого павлина.
Подражая крику павлина, произносили заклинание «Ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка», затем «истинные слова», означавшие достижение образа птицы, а потом делали особый магический знак, пышно называемый в этой церемонии «знак великой матери-павлина», соединяя большие пальцы и мизинцы рук, что создавало великолепную копию птицы. Знак был похож на птицу: соединенные мизинцы — хвост, большие пальцы — голова, остальные пальцы — перья, при произнесении «истинных слов» эти шесть раздвинутых веером пальцев представляли позу танцующего павлина.
За спиной сидящего на золотом павлине бодхисаттвы раскинулся типичный для Индии лазурный небосвод.
Для того чтобы погрузить человеческую душу в блистательный мир фантазий, это тропическое небо, грозовая туча на нем, послеполуденная лень, легкий вечерний ветерок были просто необходимы.
Золотой павлин на изображении твердо стоит на земле, повернувшись прямо к зрителю. Крылья у него расправлены, а на спине — бодхисаттва, павлин защищает его перьями освещенного, распущенного во всем великолепии хвоста. Бодхисаттва сидит со скрещенными ногами на раскрытом на спине птицы белом цветке лотоса. У бодхисаттвы четыре руки — одна из правых опирается на цветок лотоса, другая — держит плод, одна из левых рук подняла на уровень сердца благородный плод, другой он касается раскрытого хвоста птицы.
Бодхисаттва являет самоё милосердие, кожа на обращенном к вам лице и на теле белоснежна, эта чистая, напоминающая шелк кожа, корона на голове, ожерелье на шее, спускающиеся с мочек ушей серьги, браслеты на запястьях — все просто ослепляет. Веки полуоткрытых глаз тяжелы от томной дремы, словно он еще не очнулся от дневного сна. Это безгранично творимое милосердие, это бесконечное спасение людей от несчастий, очевидно, и порождало ощущение праздной дремоты, похожее ощущение Хонда испытал на равнинах Индии.
Рядом с этим спокойным белым ликом перья хвоста светились ярчайшими красками. Выделявшие павлина даже среди птиц, имеющих яркое оперение, они приобрели цвета вечерней зари; как мандала, которая упорядочивала хаотичный мир, они придавали строгость геометрического узора буйству красок, свободной форме, перепадам света. Золото, зелень, глубокая синь, пурпур, темные тона… но солнце, клонившееся к закату, указывало, что близок час, когда они окончательно померкнут.
В перьях хвоста не было только пунцового цвета. Если бы существовал павлин алого цвета, у которого на спине сидел бы алый бодхисаттва, то это была бы сама богиня Кали.
Хонда подумал, что на облаке, пропитанном светом вечерней зари, разлившейся в небе над пожарищем, где он встретил Тадэсину, определенно сидел именно такой павлин.
Часть вторая
23
— Чудесная у вас рощица. Раньше тут не было ни одного деревца, сплошь пустырь, — сказала новая соседка Хонды.
Кэйко Хисамацу была великолепна. Ей было около пятидесяти, но на ее лице, подвергнутом, по слухам, пластической операции, слегка натянуто и слишком ослепительно сияла молодость. Она не была типичной японкой — когда-то давно развелась с мужем, была коротко знакома и с Сигэру Ёсидой,[44] и с генералом Макартуром.[45] Нынешним ее любовником был молодой офицер американских оккупационных войск, который служил в лагере у подножия горы Фудзи, поэтому она приобрела дачу рядом с городом Готэмба,[46] которую, когда долго отсутствовала, сдавала. Порой она приезжала сюда на свидания, как она выражалась, «чтобы спокойно ответить на скопившиеся письма». Она-то и оказалась соседкой Хонды.
41
Ананда — двоюродный брат Будды Шакьямуни, один из его десяти учеников, личный слуга и доверенное лицо, он лучше всех знал буддийское учение.
42
794 — 1192 годы.
43
Тодзи, Ниннадзи — храмы в Киото, принадлежавшие приверженцам школы эзотерического буддизма Сингон («истинное слово», утвердилась в Японии с IX в.).
44
Ёсида, Сигэру (1878–1967) — политик, видный дипломат, член кабинета министров в 1946–1954 годах, пользовался особым доверием американцев в период оккупации.
45
Макартур, Дуглас (1880–1964) — генерал американской армии. Во Вторую мировую войну командующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке, верховный главнокомандующий союзными оккупационными войсками.
46
Готэмба — город, расположенный у подножия горы Фудзи в окружении гор Хаконэ.
53 
